Повилика - Катерина Крутова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она же уже не сможет забеременеть и родить?
— Не сможет, — Лика кивком подтверждает мои догадки.
— Но разве не дар новой жизни скрепляет союз с жертвой?
— Господином, — исправляет мою формулировку жена и едва слышно добавляет, — Виктория не собирается ничего скреплять. Просто хочет отложить неизбежное на пару лет. Впрочем, учитывая ее алчную жажду жизни, не удивлюсь, если найдет способ взрастить на пустыре еще одно слабое семя. Следи, чтобы она никого не поцеловала взасос.
— Что?! — реагирую слишком громко и нарываюсь на осуждающий взгляд читающего молитву священника.
— Познавший наш вкус — другим не насытится, — Лика словно цитирует фрагмент древнего заговора. Но я готов подписаться под каждым словом — неважно, магия ли это Повиликового семейства, или просто любовь — единственная на всю жизнь. Обнимаю жену за плечи и прижимаю сильнее.
— Я умру так же, как он? — задаю, мучающий меня уже много дней вопрос.
— Мне не дано предвиденье, — отвечает любимая и жмется теснее к черному кашемиру пиджака. — Но, надеюсь, мы будем вместе много-много лет.
И мне становится одновременно радостно и жутко от ее слов. В этот момент рядом громко всхлипывает Полина. Дочь переживает первую серьезную утрату и шмыганье раскрасневшегося носа взывает к нашей родительской совести. Иначе двое взрослых, утративших первозданность и остроту чувств, научившихся скрывать эмоции и принявших неизбежность потерь еще до их свершения, могли бы и дальше перешептываться над гробом. Лика гладит растрепанные, не поддающиеся укладке волосы и погружает боль дочери в округлые утешающие фразы, а я протягиваю свой носовой платок. Тем временем, провожающие выстраиваются выразить сочувствие «безутешной» вдове и среди вереницы едва знакомых — коллег, соседей, студентов — выхватываю выразительный живой взгляд Себастиана Керна. Сумел поменяться сменами! А ведь еще вчера звонил извиниться перед Ликой, что не сможет присутствовать. Бас едва заметно кивает мне и приближается к мадам Либар. Что-то в поведении тещи заставляет заострить на ней внимание — и очень вовремя. Виктория похожа на охотничью собаку, учуявшую добычу — вся ее вытянутая сухопарая фигура дрожит от напряжения, как готовая сорваться с пальцев тетива, ноздри раздуваются, поймав волну притягательного аромата, пальцы стискивают материал траурного платья в когтистую хватку, под длинными темными ресницами глаза горят огнем вожделения. И я в ужасе осознаю — объект желания молодящейся старухи — мой лучший друг доктор Керн. Ошеломленный открытием, оборачиваюсь к жене, но Лика увлечена Полиной и общей на двоих с дочерью скорбью. Тем временем Бас уже жмет протянутую ладонь в черной ажурной перчатке, выражает соболезнования, глядя в хищные, нацеленные на него глаза и, на всех парусах мчит в ловушку, принимая благодарные объятия «несчастной женщины», нуждающейся в утешении молодого мужчины прямо на могиле почившего супруга. Сухие, ярко накрашенные губы уже растягиваются в удовлетворенной ухмылке, прикрытой вуалью невосполнимой потери. Керн не успевает отстраниться, как черная вдова уже заключает его в паучью сеть, показательно трагично вздыхает, ища спасения на широкой груди и тянется навстречу с трогательным благодарным поцелуем. Мгновение отделяет друга от смертного приговора. Лихорадочным калейдоскопом в голове крутятся мысли — рассказывал ли я Басу про обмен телесными жидкостями, как главный способ питания Повилик? Сможет ли опытный сердцеед и любимец женщин отказать печальной страдалице в невинной просьбе? Не попал ли он уже под власть старой ведьмы?
Понимаю — даже при хорошей физической подготовке не смогу махом перепрыгнуть выкопанную яму и открытый гроб с телом покойного. Крикнуть для привлечения внимания или кинуть в приятеля комом влажной земли — недостойно светлой памяти профессора Либара и вряд ли вызовет одобрение его дочери. И тогда я запеваю слова, известные с детства всем прилежным ученикам воскресных школ:
— Божья благодать — сладок звук, спасший грешника, такого как я. Я был потерян — но обрел себя, был слеп — но теперь прозрел…
Удивленные поначалу, собравшиеся быстро подхватывают, но главное — мой порыв поддерживает Керн. Его длинные пальцы — врача и музыканта — выпустив конвульсивно дрожащую мадам Либар, уже отбивают ритм на пластиковой спинке складного сидения. Теща прожигает меня полным ненависти взглядом, но я позволяю себе лишь краткую улыбку победителя в малой битве, но не во всей войне.
— Старая гарпия наметила тебя на ужин, — заявляю Басу, как только последний цветок ложится на свежий могильный холм.
— Что ж, Виктория всегда отличалась хорошим вкусом при выборе мужчин, — усмехается Керн и игриво подмигивает мадам Либар. Теща не сводит с Себастиана откровенно плотоядного взгляда и от стремительного грехопадения за ближайшим надгробием, сластолюбивую старуху удерживает только заботливая дочь. Лика с выражением страдальческого сочувствия вцепляется в локоть матери, беспрестанно кивает и щебечет благодарности на бесконечный поток соболезнований.
Дергать тигра за усы и засовывать голову в пасть голодного льва было бы главным развлечением Баса Керна, выбери он профессию дрессировщика, а не врача. Все дальнейшие поминки нам с Ликой приходится постоянно оттаскивать пытающегося изощренным способом самоубиться кардиолога от вампирши, узревшей в нем источник жизненной силы и уже третьей по счету молодости. С каждым разом Виктория злится сильнее, и к вечеру в стремительной фурии, выплескивающей гнев на прислугу, уже не признать разбитую горем безутешную вдову. На мои взывания к здравому смыслу, Себастиан отмахивается:
— Ну не набросится же она на меня прямо посреди гостиной полной народа?
Застав Лику у двери ванной, теща цедит сквозь зубы:
— А верный паж караулит под окном, чтобы я не надумала сигануть из окна уборной? Нда, хороша благодарность за все, что я для тебя сделала.
— О, мама, это меньшее, чем я могу отплатить, — максимально мило улыбается Лика и вновь берет Викторию под локоть.
Эти странные танцы продолжаются до вечера, когда в особняке Либаров остается только группа старых приятелей Робера, увлеченных совместными воспоминаниями и пленительными призраками прожитой жизни. Они расположились на диване и в креслах в библиотеке, где еще совсем недавно была спальня профессора. Теперь только въевшийся в интерьер запах лекарств напоминает о последних днях почившего, да забытая на журнальном столике газета датирована днем смерти.
Обнимая нас с Ликой за плечи, Керн нахально лыбится Виктории и шепчет одними губами:
— Паучиха может польститься на этих дряхлых оводов и кузнечиков? — едва заметный кивок на группу пожилых мужчин.
— Конечно нет, — Лика отвечает так же — едва уловимым колебанием воздуха.
— Ни силы, ни молодости. Что с них взять,
