Собиратель зла - Виктор Ночкин

Бремек, видя, что добыча ускользает, обезумел. Бессонная ночь, крушение планов, долгая утомительная дорога — все вместе привело ловчего в ярость. Он закричал и двинул коня в толпу. Заорали люди, лошадь охотника встала на дыбы… Бремек почувствовал, что теряет равновесие, падает. Ударился о мостовую плечами и затылком… Последнее, что увидел охотник, — злорадное выражение на смутно знакомой мерзкой харе с заплывшим глазом и опухшими разбитыми губами… потом — опускающийся тяжелый башмак… потом — темнота.

Раамперльцы провожали Корди до предместий. Чем дальше от центра, тем скорей редела толпа, окружившая всадника. Люди не хотели удаляться от знакомых улиц, это обычное свойство жителей большого города. На смену тем, кто шагал от «Большой кружки» и теперь отстал, к шествию присоединялись обитатели окраин. Нынче был воскресный день, так что праздного люда на улицах собиралось немало.

Население трущоб героический победитель не слишком занимал, — в отличие от богато одетых горожан из центральной части Раамперля, этим попросту хотелось принять участие в большой процессии — что-то вроде бесплатного развлечения в их бедной событиями жизни, этакий нечаянный праздник. Покричав и потолкавшись всласть, обитатели слободы вскоре расходились…

Корди не нравилось среди такого количества незнакомых людей, но юноша видел, как в толпе разгораются в душах лучики темного огня. Горожане, сойдясь вместе, выставляли напоказ все злое, что умели хранить в потаенном укромном уголке души, пока оставались наедине с собой. Толпа — ярмарка порока, здесь хвастают заботливо накопленным злом. Корди, сидевший в седле, возвышался над толпой — будто венчал пирамиду зла. Он невольно опустил ладонь на грудь, как будто хотел нащупать свернувшийся в груди комок, горький и сладкий одновременно.

Люди вокруг улыбались и весело перекликались, но Корди, умевший чувствовать злобу, видел и слышал, что толпа готова выплеснуть мрак из душ, требовался только повод. Вот всадник — тот самый человек, что вчера назвался охотником, — показался из переулка и толкнул конем мужчину, шагавшего с краю. Пешеход отскочил, бранясь. Те, кто шел рядом, накинулись на всадника, толкали, размахивали руками. Испуганный конь встал на дыбы, охотника сбросили на мостовую… другой мужчина, чей комок зла показался Корди знакомым, тут же подскочил и ударил лежащего в лицо, к нему присоединились соседи по шествию… Молодой воин в белом выехал вслед за охотником из переулка, увидел, что товарища бьют, стал сердито орать срывающимся ломким голосом… На него замахнулись палкой, парень выхватил меч и двинул коня на драчунов…

Корди, окруженный густой толпой, прошел мимо, он не видел, чем кончилось дело с упавшим. Юноша старался глядеть перед собой, не теряться среди тлеющих угольков зла, не замечать их. Слишком мелкие, слишком слабые. Они — слабые!

Потом колонна покинула улицы, теперь вокруг были огороженные участки и домики фермеров. В предместье толпа рассеялась совсем скоро. Люди напоследок выкрикивали неразборчивые пожелания счастливой дороги и поворачивали обратно. Те, кто привык к узким улицам, неловко чувствуют себя вне города, их смущает высокое небо над головой и просторный, широкий горизонт.

Корди иногда кивал в ответ, иногда не обращал внимания. Толпа его больше не занимала, перед собирателем лежала дорога на юг. Наконец рядом с юношей остался единственный спутник — молодой блондин в пестрой одежде. На пешеходе был голубой камзол, украшенный нашивками ярких цветов — желтыми, красными, зелеными. За плечами он нес лютню в чехле.

— Привет, — улыбнулся блондин, — меня зовут Ленлин, я поэт, певец и путешественник. А ты кто?

Корди подумал и не нашел что ответить.

— Ты странствующий рыцарь? Искатель приключений? Я слыхал, были такие прежде, до Повелителя. Ты бродишь по Кругу в поисках зла и сражаешься с ним? Чтобы искоренить неправду?

Поэт улыбался широко и счастливо, как ребенок, отыскавший игрушку, о которой очень много слышал от приятелей, но впервые взял в руки. Такие игрушки всегда кажутся наиболее желанными, но хватает их ненадолго — дитя забросит новую забаву, едва убедится, что она вещественна и реальна точно так же, как и старые, привычные.

— Можно сказать и так, — уклончиво отозвался Корди. Ему не хотелось говорить о своей цели с этим веселым малым. Блондин в самом деле походил на ребенка, и в нем Корди не ощущал ни малейшей искорки зла, ни следа…

— Позволь мне идти с тобой, — попросил Ленлин. — Я сложу баллады о твоих подвигах!

— А зачем? — Корди по-настоящему удивился. Он даже не думал, что такое возможно — сочинить балладу о том, что видел собственными глазами. Сам-то он замечал прежде всего зло в чужих душах…

— По-моему, это интересно. Видишь ли, в балладах много вранья, и они всегда повествуют о том, чего никто не видел. А я буду настоящим свидетелем настоящих подвигов! А? Возьмешь меня с собой?

— Мне предстоит долгий путь… а у тебя нет коня…

— Просто позволь мне идти рядом.

Корди подумал. Он привык быть один, но этот Ленлин… что-то в нем было этакое… что-то странное. И улыбался блондин, словно малое дитя. Корди не мог себе представить, что обидит такого. Расходовать зло на безобидного лютниста? Это же глупо.

— Да я не против… — промямлил юноша. — Но мне предстоит иногда подкрадываться, таиться и все такое. Ты же…

— Я буду ждать в сторонке, — покладисто пообещал Ленлин. — Давай попробуем, а?

Корди смерил спутника задумчивым взглядом.

— Ну, что скажешь? — не унимался музыкант.

— Я сам по себе. У меня свой путь, — решил Корди. — Но если твой путь пройдет рядом…

— Вот и договорились! — воскликнул поэт, не дожидаясь, пока медлительный Корди закончит фразу.

В этот миг освобожденный раб Ойрик вошел в здание Совета вольного города Раамперль.

* * *

Не прошло и суток с тех пор, как старик едва не погиб в волчьем подвале, но теперь его было невозможно узнать. Ойрик оделся, как подобает обеспеченному человеку, на нем был красивый камзол с блестящими пуговицами, новые сапоги, тощий живот перетянул ремень, украшенный чеканными бляхами искусной работы. Рукоять кинжала в новеньких ножнах сверкала серебром. Вчера пьяный грабитель во время потасовки разбил лицо Ойрика, однако искусно зачесанные кудри прикрыли ссадины на лбу и у виска.

— Я желаю видеть кого-нибудь из Совета, — объявил Ойрик.

Писарь, к которому обратился старик, не узнал вчерашнего невольника и решил, что перед ним — богатый купец, а то и знатный господин из чужих краев. Поэтому поклонился с приличествующим почтением, заверил, что немедля разыщет кого следует, — и умчался. Принял важного посетителя сам глава Совета. Старика провели в небольшое помещение и усадили напротив синдика. Затем секретарь удалился.

Глава Совета пригляделся и узнал бывшего раба — не без труда узнал. Толстому синдику показалось неприятным лицезреть, какие разительные перемены произошли с оборванцем-невольником. Впрочем, благодаря неосмотрительной щедрости храброго юнца этот человек теперь весьма богат, с таким следует считаться. Поэтому толстяк постарался подавить раздражение.