Княгиня Ольга. Две зари - Елизавета Дворецкая

Отроки под навесом встретили ее веселыми ухмылками. На скамье, где они сидели, лежал чей-то меч, подтверждая догадку, что у княгини знатный гость. Им-то чего радоваться, мельком удивилась Обещана, проходя вслед за Совкой в дверь.

Просторная изба, как ей показалось, была полна народу. По бокам от княгини сидели оба брата Свенельдичи, у каждого меч на плечевой перевязи стоял концом на полу – братья были почти единственными, кому дозволялось входить сюда с мечом. Величана и Держана Мистиновна на скамье, как две Жар-птицы, в ярких нарядах, Малуша в углу у печи, одиннадцатилетняя княжна Браня у оконца с кошкой, еще какие-то мужи…

Один из этих мужей встал ей навстречу, и Обещана увидела лицо своего отца родного…

Как человека уважаемого и в Киеве хорошо известного, плеснецкого боярина Стеги пригласили остановиться на Свенельдовом дворе. Для таких случаев там имелся гостевой дом, способный принять целую дружину, и Стеги уже не раз там останавливался во время прошлых приездов в стольный город днепровской руси. Воюн со своими двумя отроками остался при нем, еще не зная, что попал в наиболее удачное для своего дела место. Люди Эльги весьма охотно взялись поддержать его, обиженного людьми Святослава, особенно после той драки.

Сказать, что Обещана удивилась – ничего не сказать. Она видела знакомые черты, даже помнила, кто этот благообразного вида седоватый муж с широким морщинистым лбом, с волосами до плеч и опрятной бородой, но от полной неготовности встретить его здесь, в Киеве, в княгининой избе сознание отказывалось признать очевидное. Она помнила его обещание приехать в Киев, но, хотя в ее мыслях этот месяц, полный новых впечатлений, уже растянулся на целый год, ей казалось, что должно пройти года три, прежде чем отец сумеет сюда добраться. Сгрызть три железных коровая, истереть три железных посоха… Она стояла столбом, забыв даже поклониться госпоже и воеводам, даже не обняла отца, когда он подошел обнять ее – как деревянная стала. Вокруг раздавались голоса, смех, возгласы, но для нее они сливались в птичий грай.

Вот ей позволили сесть, Воюн усадил ее рядом с собой, но и теперь держал за руку, будто боялся, что дочь исчезнет. Вокруг стоял оживленный говор, но она ничего не понимала. От потрясения Обещана не могла даже обрадоваться. Ее сбивало с толку уже то, что она сидит между отцом и боярином Стеги, а не на «девичьей» скамье у двери, где служанки шили, и никак иначе они не могли сидеть в присутствии госпожи. А при гостях и подавно.

От вида явного счастья Воюна, нашедшего невредимой любимую дочь, все в избе повеселели и заулыбались.

– Это очень радостная весть для нас – что эта дева живет у тебя, княгиня, – говорил боярин Стеги. – Твоя доброта и милосердие по всем землям известны – ты не позволишь честных людей без вины обижать.

– Но мы не будем пытаться разбирать это дело без второй стороны, – ответила княгиня. – Нужно позвать этих удальцов – Вуефастича и Болву. Послушаем, что они скажут.

– Пусть все пойдет по закону, мы того только и хотим. Но если будет признано, что эта дева была взята в тальбу незаконно, то твоя справедливость не допустит, чтобы она оставалась в этом положении…

– Выслушать тех орлов, ясен день, нужно, – кивнул Мистина. – Но мало надежды, что взятие этой жены в тальбу удастся признать незаконным. Не советую вам на это рассчитывать, хотя, если бы была такая возможность, княгиня охотно помогла бы вам.

– Да уж что там, законное, незаконное! – Воюн, с влажно блестящими глазами, махнул рукой. – Я выкуп дам! Пусть бы только князь сказал, чего хочет.

– Не думаю, что он польстится на одну-две гривны. Ему нужен залог твоей покорности, а что его обеспечит лучше, чем эта дева?

Мистина улыбнулся: у него у самого были три взрослые дочери, две из них уже замужние. Не будучи очень нежным отцом, он тем не менее хорошо понимал Воюна. Но так же, если не лучше, он понимал Святослава. Чем яснее князь увидит, как привязан укромовский старший жрец к единственной дочери, тем меньше надежд, что согласится отпустить ее из Киева.

– Но тут еще такое дело, – подал голос Лют. – Ее ведь сам Етон ныне взять в жены хочет.

– Сам Етон! В жены?

Все в избе обернулись к нему, и живее всех – Величана. Уверенная, что ее саму из дома Мистины ничья чужая воля уже в Плеснеск не вернет, она тем не менее очень хотела, чтобы Етон поскорее женился на ком-нибудь и окончательно простился с мыслью о ней.

– Сам мне сказал. Говорил, одну жену забрали, – Лют весело взглянул на собственную супругу, – так подайте другую. Сестру свою или Олегову внучку, говорит, жалеет мне Святослав, так хоть пусть даст дочь нашего мужа, бужанского.

Воюн и Стеги слушали его с не меньшим изумлением, чем прочие: отцу невесты Етон ничего об этом замысле не сказал. Плеснецкий боярин хмыкнул и хлопнул себя по колену – надо же, хитрец!

Сама же Обещана только покачивала головой, будто слушала удивительное предание. Под градом всех этих неожиданностей она перестала понимать, что все это касается ее самой. Уже ждала, когда опять проснется от голоса кого-то из старших служанок, гонящих на работу…

– Мы было другую невесту ему присмотрели, – Эльга взглянула на Мистину, без совета с которым редко принимала важные решения.

– Ну да может, эта лучше подойдет, – воевода одобрительно кивнул Обещане.

– Будет ли на то твоя милость, княгиня, – обратился к Эльге боярин Стеги, – что ты поддержишь нас, когда мы пойдем с нашим делом к князю Святославу?

Эльга снова взглянула на Мистину. Она была бы не прочь поддержать Воюна, но сомневалась, к добру или к худу послужит ее вмешательство.

– Дайте-ка нам время это дело обдумать, – вместо госпожи ответил Мистина.

– Но и так уж дочь моя в неволе измаялась, – взмолился Воюн. – Хоть княгиня – добрая госпожа, а жить в чужом доме не радость, в тальбе – не на воле.

– Уж лучше ей еще пожить у доброй госпожи, чем погубить все дело спешкой. Подите пока в людскую избу, поговорите с дочерью, а мы вам потом объявим, что княгиня решила.

* * *

Дело было важным, и речь шла не только о доброте – хотя Эльга, став христианкой, очень старалась быть милосердной и помогать каждому, кому помочь было в ее силах. «Будем делать добро всем», – учил апостол Павел. Эльга знала, что ей никогда не стать хорошей христианкой – слишком много земных привязанностей и обязанностей возложила на нее судьба, – но стремилась выполнять хотя бы те заветы бога и учителей веры, что были ей по силам.

Воюн удивился бы, если бы кто-то сказал ему, что разбитую губу и содранные костяшки Лют Свенельдич получил в споре о том, как лучше управлять землей Бужанской. Но по существу речь шла именно об этом, и Воюн с его плененной дочерью привез лишь еще один кусочек того же пирога. Не имея привычки отступать с полдороги и понимая, как эта дорога длинна, Мистина и Лют быстро сошлись на том, что поддержать Воюна нужно. На следующий день оба бужанина поехали на Святославов двор на Щекавице в обществе Острогляда и Себенега, свата Мистины, – объявить о себе киевскому князю и попросить его разобрать дело.