Жуткие снимки - Ольга Апреликова

А пока – жуть. Вокруг – тоже. Тут гадюки и страшный темный лес. Нет, чтоб куда-нибудь поюжнее, повеселее… Надо скорей повидать мать, все спросить и умчаться в город жить дальше. Город – понятен. Природа – пока не очень.

– Да все нормально. Просто мне здесь лес не нравится, – Мурка посмотрела вокруг, потому что в ясные и добрые Янкины глаза смотреть было стыдно.

Посмотрела – и снова ужаснулась: какой космический лес! Елки и сосны, исполинские, утыкающиеся черной хвоей в серое небо, стояли вокруг густо, вплотную к обочине. Ни кустарника, ни мелких деревьев под ними не было – такие громадины никому внизу не дадут выжить, все солнце сами сожрут и все вещества в почве. Этакая силища природы наводила жуть, и даже Швед рядом с серыми или буро-рыжими, в два обхвата могучими колоннами стволов казался гномиком.

– Да, мы тут – жалкие горожане, – Янка тоже смотрела на лес со страхом. – Я такого леса и не видела-то никогда. Жуть. Как в ужасной сказке. А эта дорожка – да прямо куда-то к Бабе-яге в Тридевятое царство.

Дорожка и впрямь вела в другой, не их, мир. Для этой остановки они свернули со старого, в выщерблинах и ямах асфальта на начало лесовозной грунтовки, уходящей в зеленую тьму под елками. Видно было, как в темном зеленом туннеле цепочкой поблескивают в колеях длинные лужи. Следы колес больших машин были давно заглажены дождями, кое-где сквозь них пробивались мелкие, как иголочки, бледно-зеленые травинки. Гулять по этой дороге не хотелось, нет. Даже от машины, большой и теплой, отходить не хотелось. Где-то далеко монотонно орала какая-то птица. Вдруг послышался скрип открываемой тяжелой двери – вздрогнул даже Швед.

– Ой, – побледнела Янка.

Скрип раздался снова, и стало понятно, что скрипит высоко над головами.

– Деревья скрипят, – объяснил Швед и пришлепнул комара на щеке. – Кажется, я в детстве такое слышал. Природа.

– Жутко, – сказала Мурка.

– Зато какая фактура, – Швед полез в багажник и вылез с фотоаппаратом. – Девки, дайте хоть фоны поснимаю… Зловещие какие… А мох-то, мох! Как борода у лешего!

С еловых веток, с сосновых сучков свисали бледные космы мха. Почти все нижние ветки деревьев облепил серо-зеленый чешуйчатый лишайник. Мурка зачем-то сунула руку в карман джинсов и сжала в кулаке рысий коготок. Здесь, среди леса, он почему-то ощущался в ладони маленьким, каким-то детским. Может, это рысенка коготь, а не взрослого животного? Она посмотрела вверх – где небо? Ветер чуть качал вершины, и ей на миг показалось, будто вверху лениво ворочается невидимый, огромный воздушный зверь – длинный-длинный, извивающийся, как червяк. На таких в небе, наверное, катается снежный маленький шаман с черными глазами-камешками…

– Ешь, – Янка сунула ей в руки бутерброд и кружку с чаем, и пришлось отпустить коготок в кармане. – Пока найдем эту деревню, пока договоримся, пока устроимся – столько времени пройдет, что термосы остынут.

Привычный вкус чая и хлеба с сыром вернул в реальность. Швед пофоткал елки в лишайнике для фонов, потом их – для «истории путешествия», и пришлось через силу храбриться и изображать улыбку, а потом фоткать Янку и Шведа. В кадре мрачный лес казался еще страшнее. Между тем Швед обратил внимание на еду – и повеселел, захрустел огурцом, смешно шевеля бородой. Янка любовно намазывала для него на городской еще хлеб паштет и пришлепывала красными кружочками помидора:

– Я что думаю: может, мне одной сначала в монастырь пойти с той бумажкой?

– Чего? – Швед перестал жевать.

– Как бы в разведку. Узнаю, как там и что. Мол, я паломница. Присмотрюсь, на мать Мурлеткину посмотрю… А! Котенок, а у тебя есть в телефоне ее фотки?

– Старые только. – Мурка вытащила телефон и долго листала галерею в прошлое, прежде чем нашла крупную фотку матери: позапрошлой зимой та стояла у окна, с кем-то разговаривая по телефону, и снежный свет так красиво падал ей на лицо, что Мурка не выдержала и сфоткала. А мать потом еще долго, опустив телефон, смотрела на снежные крыши, и глаза ее были как нарисованные, будто она не видела ничего, ни крыш, ни снега, ни серого неба над городом, ни двора-колодца. Слепые глаза: внутрь себя. Не сказать, чтоб она была эгоисткой, нет; просто не хотела замечать ничего, что нарушало шаткую конструкцию ее видения жизни. Тогда она впадала в визгливую ярость. Но на этой фотке она казалась даже красивой: – Теперь-то она другая. Здесь волосы крашеные, каштановые, а потом перестала красить, белесая стала, да еще платок носит. Узнаешь?

– Постараюсь. Скинь мне, – кивнула Янка. – Слушай, а как ее зовут?

– Сусанна.

Янка вздрогнула:

– Как?!

Мурка удивилась:

– Такое претенциозное имя советских времен. А фамилию она не меняла, отцову не брала. Она не Катцепрахт, она – Якова. Якова Сусанна Ивановна.

У Янки из рук выпала синяя крышка термоса и, расплескивая чай, упала на землю. Швед бросил бутерброд и подхватил покачнувшуюся Янку:

– Янка! Яночка, ты чего?

– Не, не, ничего, – жалко сказала Янка и, зажмурившись, скорей прислонилась к Шведу.

Тот крепко обнял ее:

– Да ты холодная какая и дрожишь, замерзла? Кошка, дай пледик!

Он, золотой и могучий, как Добрыня Никитич, ласково закутал Янку в плед, снова обнял, поцеловал в шею:

– А теперь говори, в чем дело.

Янка открыла бездонные, с громадными зрачками глаза и с тоской посмотрела на Мурку – как в темноту позвала:

– Да у меня маму тоже звали так: «Сусанна»…

– Не такое уж редкое имя в их поколении. – Мурка, успокаивая зачастившее сердце, подобрала крышку от термоса, ополоснула, вытерла и снова налила Янке чаю. – Попей горяченького, а?

– Давай. – Янка послушно приняла чай. В нежнейших объятиях пледа и большого доброго Шведа она быстро успокаивалась, глаза светлели. – Ну да, может, просто совпадение. Да, совпадение. Петербург – официально почти шесть миллионов населения, уж наверно, тут «Сусанна Ивановна» будет не одна… «Якова Сусанна Ивановна», – повторила она задумчиво. И задрожала. – Понимаешь, Мурлетка, у меня в свидетельстве о рождении точно такое же имя и стоит.

– Это еще ничего не значит, – торопливо сказал Швед. – Девки, не психуйте. И не мечтайте лишнего. Разберемся сначала.

2

Сараи покосились, заборы кое-где упали. На некоторых домах провалилась крыши. Обочины густо заросли крапивой и мелкими деревцами, но проехать было можно. Домик на въезде в деревню был обитаемым, и тетка в галошах на босу ногу, загонявшая в ограду трех облезлых желтоглазых коз, скороговоркой протарахтела, что – да, ребяты, избу хоть снять можно, хоть, если какая пустая приглянется – так занять, без денег, мол, туристы обычно так и делают, но смотрите, чтобы крыша не протекала. И дальше по улице попадаются пустые дома с целыми стеклами, с дверями. Но лучше проехать до старосты – дом с синими воротами, и он уж сам укажет, где лучше приткнуться. А так-то да, мол, деревня еще живая: дачники даже есть. А козьего молока, ребяты, не купите? А укропу? А огуречиков малосольных, а?