Ночь у Насмешливой Вдовы - Джон Диксон Карр

— Но о каком бое ты толкуешь?

— С участием его святейшества, — отвечала Вэтью.

— Скажешь ты, наконец, в чем дело? Какое еще свя… Погоди! — Г.М. начал догадываться. — Неужели ты говоришь о викарии?

Представления Вэтью о том, как надо именовать духовных особ, равно как и о церквях, были довольно смутными. Она действительно имела в виду приходского священника, но упрямо придерживалась прежней терминологии.

— Сегодня, где-то без десяти двенадцать, — продолжала она, — он пришел ко мне в паб и спросил, можно ли все устроить. Я ответила: «Конечно», потому что, когда кто-то дерется, выпивки расходится в сто раз больше. Потом его святейшество идет прямиком в лавку Тео Булла, а там полным-полно народу.

— Угу. Заранее знаю, что было дальше.

— «Доброе утро, мистер Булл, — говорит его святейшество так вежливо-вежливо. — Пора сделать обеденный перерыв. Не хотите ли, — продолжает его святейшество, — спуститься в паб, где я надеру вам задницу?»

— Послушай, женщина! Ни за что не поверю, будто Хантер ругается, как газетчик…

Вэтью небрежно отмахнулась от него:

— Не то чтобы он именно так выразился на самом деле. Я просто передаю общий смысл. А Тео поплевал на руки и заявил, что ему ничего на свете так не хочется. Только вначале Тео послал за одним дюжим фермером по имени Джим Сомерс и попросил его быть секундантом. И еще Тео потребовал, чтобы бой судил мистер Уэст.

— Уэст, вот как? — задумчиво сказал Г.М. — Им легко удалось его разыскать?

— Нет, голубчик. Им пришлось вытащить его из постели, как вот сейчас вас, и кое-кто уверяет, будто он был бледный как смерть. Но мистер Уэст сказал, что согласен судить матч… Ну и народу было! — продолжала Вэтью тоном благоговейного ужаса. — Могло показаться, будто вся округа набилась в мой паб. Тео Булл заявил, что он не какой-нибудь любитель и не баба, чтобы драться жалких три раунда. Он потребовал пятнадцать раундов, как у профессионалов, да к тому же самые легкие перчатки из всех — на четыре унции.

Сэр Генри Мерривейл, не выдержав, вскочил из-за стола:

— Думаешь, я не знаю, сколько весят самые легкие перчатки? Да будет тебе известно, женщина, в Кембридже в девяносто первом или девяносто втором году…

Но Вэтью уже дошла до самого интересного, а потому не слушала Г.М. Она вскочила со стула и вприпрыжку выбежала на середину комнаты; ее пышные золотистые волосы плясали, все тело ходило ходуном; левую руку, сжатую в кулак, она выставила вперед, а правую завела назад.

— Бам! — ударил гонг на первый раунд. Тео Булл начал со свингов, от которых мог уклониться и ребенок. Его святейшество дал Тео под дых… — она продемонстрировала как, — а потом добил его апперкотом. В первом раунде Тео четыре раза валился на канаты, а во втором раунде уже не поднялся… Но Тео настоящий спортсмен, это всем известно. Когда он очухался, то заявил, что, мол, бой был честный, а потом и предложил: «Поставьте против него Джима Сомерса!» Все завопили и так и сделали. Джим выше и тяжелее его святейшества, а его святейшество ведь только полутяж, не больше. Джим не умеет драться по-настоящему, зато правой он быка способен уложить.

Г.М., поглощенный рассказом, не сводил глаз с прекрасной Вэтью.

— Да, голубчик, вот это был бой! Джим немножко наказал его святейшество; в четвертом раунде пришлось-таки ему поваляться на полу. Но наш священник тоже молодец: как начал молотить Джима по физиономии — то левой, то правой! К девятому раунду оба глаза у Джима так заплыли, что он почти ничего не видел и все время мазал… Тогда мистер Уэст (он поступил неправильно, потому что наш попик вел по очкам; но он поступил разумно, и это всем понравилось) остановил бой и объявил ничью. Все завопили и принялись жать друг другу руки. Его святейшество перекричал всех и заявил: как только он примет ванну, он ставит всем присутствующим по пинте горького.

Вэтью замолчала, выбившись из сил.

— Голубчик, — через некоторое время сказала она, — вчера они ненавидели его, как лютого врага. Сегодня он самый уважаемый джентльмен в Стоук-Друиде. Вот смех, правда?

— Не знаю. Мне что-то не смешно.

Вэтью по-прежнему стояла посреди комнаты, уперев руки в бока. Неожиданно глаза ее наполнились слезами; стекая вниз, слезы проделали глубокие дорожки в ее макияже. Она посмотрела в потолок.

— Уж в чем, в чем, а в боксе я разбираюсь, — хрипло призналась она. — Кид Трелони… Из Поплара он был. Выступал в легком весе; а уж быстрый какой — никто не мог его зацепить! Мне тогда только семнадцать было…

Наступило долгое молчание.

Сэр Генри Мерривейл, тихо ворча, сел. Очень сосредоточенно он всадил вилку в оставшийся на тарелке кусок яичницы и продолжал колоть его, не поднимая головы.

Но миссис Конклин не могла оставаться в подавленном состоянии больше двух-трех минут. Наскоро утерев лицо перед большим зеркалом, висевшим в простенке между двумя окнами, она решила вернуться к повадкам знатной дамы, какой ощущала себя до прихода служанки. Откинув волосы назад и полуопустив веки, она обратилась к Г.М. так напыщенно, что он от гнева закрыл глаза.

— На самом деле, — заявила Вэтью, — мне кажется, такая демонстрация со стороны святого человека очень, очень недостойна. Подумать только — кулачный бой!

Г.М. ткнул в ее сторону вилкой.

— Еще раз попробуешь изображать из себя актрису Полу Танкерей, — сказал он, — и я тебе сердце вырежу из груди. И вот еще что. Неужели, по-твоему, церковные власти хотят, чтобы приходские священники были унылыми тюфяками? Вот уж нет! Наш преподобный Джеймс — хм! — возможно, слишком завелся и зашел слишком далеко. Но провалиться мне на месте, сегодняшнее происшествие — лучшее из того, что могло случиться! Так и передай всем твоим гостям.

— Гостям! — в ужасе вскричала Вэтью, совершенно забыв о том, что собиралась обидеться на Г.М. — Голубчик, — нежно и ласково прошептала она, — вас там как раз дожидаются двое.

— Да? А из Лондона звонили?

— Нет, звонков не было. Так как насчет гостей? — Боясь утратить свое великосветское достоинство, Вэтью тут же надменно хмыкнула: — Один — просто полицейский. Сидит в холле уже несколько часов; ничего ему не сделается, если подождет еще. К тому же…

В дверь номера негромко постучали. Вэтью быстро метнулась к прежней позиции у окна, а Г.М. крикнул:

— Войдите!

И к нему в номер вошла Марион Тайлер, живое воплощение счастья. Переступив порог, она тихо затворила за собой дверь. На ней были черные брюки и коричневый свитер; на плечи была наброшена коричневая куртка. Смуглое лицо оживлял нежный румянец; светло-карие глаза под черной челкой лучились радостью.

Вчера она держалась с Г.М. совсем не любезно, а сегодня была живым воплощением сердечности. Но было и нечто другое в ее поведении, прорывавшееся сквозь обычные резвость и здравомыслие.

— Извините, что вторгаюсь без приглашения, сэр Генри, — начала она, — но можно ненадолго присесть? И… ах! Миссис Конклин! Прошу вас, не уходите. Буду очень признательна, если вы останетесь и поможете мне.