Дом потерянных душ - Ф. Дж. Коттэм

— Алло?

— Это я.

— Ах, это ты…

Нет, тот вовсе не застыл на месте, безвольно опустив руки. Он точно слегка, чуть заметно покачивался из стороны в сторону.

— Ты расследуешь детективную историю с убийством и раньше полуночи дома не будешь?

— Господи Иисусе! Ты спятила!

Люсинда засмеялась. Смех ее после надсадного кудахтанья Гибсон-Гора показался Полу музыкой.

— Она высокая блондинка — твоя детективная история?

— С ней, по крайней мере, мне не приходится каждый раз разрываться в баре между шартрезом и арманьяком, — делано рассмеялся Ситон.

В ста ярдах от него смутно виднелась фигура ирландца, слегка покачивающегося за витриной лавки. Ситону не давал покоя украденный пакет он давил на поясницу и здорово мешал. К тому же он не мог разглядеть выражение лица ирландца там, в лавке через дорогу. И все же Пол видел, что тот продолжает раскачиваться и глазеть на него с открытым ртом. В телефонной будке было жарко и тесно, но Ситона била дрожь. В трубке предупреждающе забибикало. Он опустил в щель еще монетку.

— Скорее всего, — сказала Люсинда, — она пьет сидр. Из банки.

— На улице, — добавил Ситон.

— В канаве. В котором часу ты придешь?

— Самое позднее в девять.

— Твой ужин пойдет псу под хвост.

— У нас нет пса.

— Схожу и подберу бродячего.

Ирландец поднял руку и, похоже, стал тыкать пальцем прямо в направлении телефонной будки. Ситон моргнул, чтобы стряхнуть пот с ресниц. Черт-те что! Ерунда. Просто силуэт за окном газетной лавки.

— Пол! И все же где ты на самом деле?

— Занимаюсь всякой фигней. Вместе с Майком. Скукотища! Брожу по домам. Возможно, наша фотосессия затянется.

— Бедненький, — посочувствовала Люсинда.

Он не мог объяснить себе, зачем солгал. Его самого удивила собственная ложь и свой непреднамеренно убежденный тон. При обычных обстоятельствах врать он не умел. По крайней мере, не мог обмануть того, кто был ему небезразличен.

— Тогда до девяти?

— Ага, пока!

Он толкнул тугую дверь будки и повернулся спиной к странному видению за витриной лавки. Затем он решил, что доедет на метро до станции «Эмбанкмент», пешком прогуляется до парка на Набережной королевы Виктории, сядет на скамейку и спокойно исследует содержимое пакета. Ему хотелось сделать это при дневном свете и на открытом воздухе, но сначала необходимо было убраться подальше от дома Гибсон-Гора, избежать встречи с ним или любым другим возможным свидетелем кражи. В парке же он будет практически дома — в непосредственной близости от своего нынешнего места обитания, хотя и отделенный от него рекой. Люсинда иногда гуляла по набережной, но никогда не переходила на другой берег. Следовательно, там он может спокойно изучить свою находку.

Здесь было его излюбленное место. Он уселся на одну из скамеек, лицом к парапету, в тени большого дерева, разделяющего дорожку и газон. Ветви некоторых деревьев настолько согнулись под тяжестью листвы, что свисали ниже парапета и во время прилива окунали в воду свои ветки. Ситон смотрел на вздувшуюся реку и слушал, как за каменным ограждением плещутся в воде листья. Пакет лежал рядом, на ободранной деревянной поверхности скамьи. Завязанный узлами шпагат казался довольно прочным, но Пол знал, что время не могло не сделать свое дело. Пол поднял сверток и взвесил его на ладони, вдохнув кисловатый запах желтой клеенки и того, что она скрывала. Потянув за шпагат, Ситон развязал пакет, развернул клеенку и извлек на свет божий то, что больше полувека было скрыто от чужих глаз.

Мимо, тихо переговариваясь на итальянском, прошествовала чета туристов. Слева, невидимый за деревьями парка, отзвонил четверть часа Биг-Бен. На сумеречной лужайке где-то позади Ситона клерки после рабочего дня затеяли игру в футбол, установив вместо ворот конусы дорожной разметки. До Пола время от времени доносились их ободряющие крики и яростная перепалка. Со стороны Миллбэнка слышался неотчетливый гул транспорта. По Темзе неспешно прополз теплоходик, оставив за собой пенный след.

В руках Ситон держал тетрадь для записей примерно восемь на пять дюймов, в синем картонном переплете с мраморными разводами. Страницы были тонкие, линованные, аккуратно исписанные черным карандашом. Задняя сторона обложки кое-где была усеяна пятнами плесени, но, пролистав тетрадь, Пол увидел, что страницы уцелели: там не было ни рваных краев, ни прочих повреждений. На форзаце чья-то рука набросала карту некоего участка на юго-западном побережье острова Уайт. Ситон узнал «Иглы» — скалы, протянувшиеся к западу от Фрешуотер-бей. Береговая линия от бухты до Вентнора была показана с поразительной точностью и мастерством. Впрочем, чертеж захватывал территорию острова не дальше Брайтстоунского леса, Кэлбурна и Чиллертона, где и обрывался. На северной границе Брайтстоунского леса была сделана обведенная кружком отметка, а под ней неизвестный картограф вывел всего два слова: «Дом Фишера».

Ситон, конечно, знал заранее, что в пакете не найдет снимков. Его размеры не соответствовали стандартным фотографиям того времени. К тому же толщина и вес свертка подсказали Полу верный ответ еще до того, как он развернул клеенчатую обертку. Тем не менее некоторое разочарование сменилось неподдельным восторгом. Пол наскоро пролистал тетрадь. Все двести страниц в ней были пронумерованы. Пандора аккуратно проставила цифры в правом верхнем углу.

За его спиной футболисты, закончив игру, одевались и собирали сумки. Симпатичные итальянцы уже давно скрылись из виду. В высоких ветвях над рекой шелестел ветерок. Ситон открыл первую страницу дневника Пандоры и при тусклом свете уходящего дня принялся читать.

6 октября, 1927

Переправа была кошмарной. Солент встретил нас сильным волнением, и суденышко, на котором мы плыли, бросало из стороны в сторону. Летом туристов, очевидно, доставляют туда паромы. Но паромы перестают курсировать в начале сентября. На остров можно добраться и на почтовом пароходике, который берет пассажиров. Но Фишер, помешанный на конспирации, настоял на строжайшей секретности. Дэнниса это, разумеется, привело в полный восторг. В войну он служил в артиллерии, но прежде провел год на флоте. О тех временах он не без иронии отзывается как о «матросских буднях». Особую ностальгию вызывает у нею Портсмут. Он называет его Помпеей. Вечером накануне отплытия из города Дэннис после ужина потащил нас в портовый кабачок.

Мы пошли туда прямо из ресторана. На улицах было полно матросов. Синяя форма смотрелась на них весьма колоритно. Но они были буквально накачаны алкоголем, так что воздух был пропитан агрессией. В баре, куда привел нас Дэннис, один пьяный моряк прошелся по поводу евреев. Его налитые кровью глаза смотрели прямо на Фишера. Матрос, все больше распаляясь, нависал над нашим столиком. Это был здоровенный детина, широкоплечий, с мощной грудью. Закатанные рукава обнажали мускулистые предплечья, совсем как у цирковых силачей. Разница состояла только в том, что у нашего моряка руки были сплошь в наколках. Он, похоже, постарался вытатуировать названия всех судов, на которых ему довелось служить.