Без дна - Жорис-Карл Гюисманс

Он еще взбирался на ощупь в темноте башни, а Дез Эрми уже услышал его шаги и открыл дверь, слегка осветив тонувшую во мгле спираль лестницы.

Дюрталь добрался до лестничной площадки и увидел приятеля без сюртука, в рубашке и фартуке.

— У меня тут самый ответственный момент.

И Дез Эрми бросился к печи, там в чугунке что-то кипело, а преобразившийся в повара медик то и дело поглядывал на часы, висевшие на гвозде. Вид у него был решительный и уверенный, как у механика, наблюдающего за своей машиной.

— Ну-ка, взгляни! — деловито бросил он, приподнимая крышку.

Дюрталь наклонился и сквозь облако пара разглядел в кипевшем бульоне какую-то мокрую тряпку.

— Баранина в ней?

— Да, друг мой, ее зашивают наглухо в полотно, так, чтобы не попадал воздух, и выдерживают в отваре, в который я бросил щепотку зелени, несколько долек чеснока, нарезанную кружками морковь, лук, лавровый лист и тмин. Пальчики оближешь. Вот только Жевинже не припозднился бы: баранину по-английски нельзя переваривать.

Появилась госпожа Каре.

— Входите, муж здесь.

Каре, стряхивавший пыль с книжек, поздоровался с гостем за руку. Дюрталь взял наугад со стола несколько уже протертых от пыли томов и перелистал.

— Это что, специальные труды по обработке металлов и литью колоколов? — спросил он. — Или руководства по колокольным звонам?

— Нет, не по литью. Иногда, правда, в этих книгах упоминают о прежних мастерах-литейщиках, священноделателях, как называли их в старое доброе время, и приводят подробные сведения о сплавах красной меди и чистого олова. Даже отсюда можно сделать вывод, как сильно деградировало за последние три века искусство литья. То ли дело в том, что в Средние века верующие бросали в расплав драгоценные камни и благородные металлы, то ли в том, что теперешние литейщики не призывают на помощь святого Антония-пустынника, когда плавят в печи бронзу. Не знаю. Одно скажу, что сейчас к литью колоколов относятся наплевательски. У колоколов больше нет собственного голоса, они все звучат в одной тональности. Сегодня колокола — как послушная, безучастная ко всему чернь, а раньше они, подобно слугам прежних времен, были как члены семьи, деля с хозяевами радости и невзгоды. Но какое теперь до всего этого дело духовенству и пастве? Колокола — эти преданные помощники при богослужении — утратили свой символический смысл. И это главное. Так вот, в этих книгах говорится об этом утраченном значении колоколов. Кроме того, в них подробно разъясняется сокровенный смысл каждой детали колокола, впрочем, толкования эти просты, быть может, даже наивны и повторяются из книги в книгу.

— И в чем они заключаются?

— Я вкратце изложу их, если вам интересно. В «Толкованиях» Гийома Дюрана сказано, что твердость металла олицетворяет силу проповеди, удары языка о края чаши призваны напоминать о том, что проповедник должен покаяться в своих собственных грехах, прежде чем бичевать чужие. Балка или деревянная перекладина, на которую подвешен колокол, самой своей формой напоминает Крест Христов, а канат символизирует мудрость Святого Писания, как бы вытекающую из тайны животворящего креста. Более древние толкователи почти так же объясняют символический смысл колоколов. Жан Белет{43} в тринадцатом веке тоже пишет, что колокол — это запечатленный в металле проповедник, но добавляет, что поступательно-возвратное движение раскачиваемого языка учит священника чередовать высокий и низкий стиль, дабы сделать свои проповеди доступными простому люду. Для Гуго де Сен-Виктора{44} язык колокола — это язык священнослужителя, а удары по двум противоположным краям чаши возвещают истину двух Заветов. Ему вторит Фортунат Амалер, толкователь, судя по всему, еще более древний, для которого ступка колокола означала рот, а его пест — язык проповедника.

— Однако, — разочарованно протянул Дюрталь, — это звучит… как бы помягче выразиться… несколько поверхностно.

Дверь отворилась.

— Здравствуйте. — Каре пожал Жевинже руку и познакомил его с Дюрталем.

Дюрталь внимательно оглядел вновь прибывшего, пока жена звонаря заканчивала накрывать на стол.

Это был приземистый человек в мягкой черной фетровой шляпе и синем суконном дождевике, как у кондуктора омнибуса.

Яйцеобразный голый, словно навощенный, череп окаймлен венчиком жестких, свисающих вниз волос, похожих на иссохшее мочало, которым покрыта поверхность кокосового ореха. Нос с горбинкой, широкие ноздри, беззубый рот, сокрытый под густыми, с проседью усами, переходящими в такую же посеребренную сединой бородку, служившую продолжением маленького невыразительного подбородка. С первого взгляда можно было подумать, что он занимается искусством — не то резчик по дереву, не то художник, расписывающий иконы и церковные статуи. Но присмотревшись к его близко посаженным круглым серым, слегка косящим глазам, обратив внимание на его выспренний тон, заискивающие манеры, собеседник начинал недоумевать, кто же на самом деле этот странный человек.

Сняв дождевик, Жевинже предстал в черном длиннополом сюртуке, с золотой цепочкой, которая охватывала шею и, змеясь, исчезала в оттопыренном кармане старого жилета. Но больше всего озадачили Дюрталя руки, которые Жевинже выставил напоказ, упершись ими в колени, — пухлые, большие, испещренные веснушками, они своими коротко подстриженными молочно-белыми ногтями производили странное впечатление. Пальцы были унизаны крупными перстнями, иные из которых закрывали целую фалангу.

Перехватив взгляд Дюрталя, Жевинже довольно ухмыльнулся:

— Смотрите на мои сокровища? Они сделаны из трех металлов — золота, платины и серебра. Вот перстень со скорпионом, под этим знаком я родился, а вот с двумя сплетенными треугольниками — одна вершина вверх, другая вниз, — которые представляют собой образ макрокосма, печать Соломона, великий знак, а вот этот — маленький, — Жевинже показал на женский перстень с крошечным сапфиром между двумя брильянтовыми розетками, — преподнесен мне на память одной особой, чей гороскоп я составил.

— Вот как! — сказал Дюрталь, слегка удивленный подобным самодовольством.

— Обед готов! — объявила жена звонаря.

Дез Эрми, уже без фартука, в плотно облегающем шевиотовом костюме, слегка раскрасневшийся от жара печи, придвинул стулья.

Каре принес суп, все замолкли, черпая ложками с краю тарелок, где жидкость была не такой горячей. Потом со знаменитой бараниной появилась госпожа Каре. Блюдо с дымящимся мясом она водрузила перед Дез Эрми, предлагая ему разрезать приготовленное им лакомство.

Баранина пышно разрумянилась, из-под ножа сочились крупные капли жира. Все пришли в восторг, попробовав мяса с пюре из тертой репы, подслащенного белым соусом и приправленного каперсами.

Дез Эрми смущенно склонил голову под градом похвал. Каре наполнил стаканы. Слегка конфузясь, он оказывал особенные знаки внимания Жевинже, дабы тот забыл о былой ссоре. Дез Эрми поддерживал в этом хозяина и, желая в то же время услужить Дюрталю, завел разговор о гороскопах.