Низина - Джумпа Лахири

Он понимал: для других отношений еще слишком рано. Что до рождения ребенка ему к ней лучше не приближаться. Он унаследовал от брата его жену, и летом ему предстояло унаследовать его ребенка. Но вместе с ними он унаследовал и эту физическую потребность, эту неудовлетворенную, мучительную тягу по утрам в квартире, где они с ней жили вроде бы вместе, а в то же время порознь.

С наступлением лета она стала проводить больше времени в библиотеке, где работал кондиционер, где она могла, не привлекая к себе внимания, сосредоточиться над книгой.

Она садилась всегда перед огромным окном, выходившим в университетский двор. Солнце пробивалось сюда сквозь кроны деревьев, чья зелень с каждой неделей становилась все гуще и пышнее. Отсюда виднелись окрестные леса и поля. Во дворе уже были натянуты квадратом веревочные заграждения, и внутри белели ряды складных стульев, приготовленных для выпускного дня.

В июне библиотека опустела. Занятия закончились, студенты разъехались, и в читальном зале стояла тишина. Лишь бой башенных часов во дворе каждый раз напоминал Гори о том, что прошел еще час. Да еще периодически раздавался скрип резиновых колесиков библиотечной тележки.

Часто Гори сидела в зале вообще одна. Атмосфера чистоты и безукоризненного порядка напоминала больничную, только со знаком плюс.

Гори сидела рядом с отделом философии, периодически вставала, брала с полок книги, что-то записывала и всегда возвращала книги на место. Монотонное жужжание флуоресцентных ламп над головой навевало сонливость. Ребенок ворочался внутри ее, и она не чувствовала себя в одиночестве.

В июле ей стало тяжелее ходить по улице. Коротенький пеший путь до библиотеки и обратно вызывал у нее сильное потоотделение. Повисшая в воздухе духота все никак не могла пролиться дождем.

Гори вообще-то выросла в жарком и душном климате, но здесь, где еще несколько месяцев назад можно было видеть собственный пар изо рта, такая погода казалась убийственной и почти неестественной.

Семестр закончился, многие университетские здания, административные и жилые, сейчас закрыли. Иной раз она возвращалась к себе домой из библиотеки и не встречала по дороге никого. Как будто происходила какая-то забастовка или объявлен комендантский час. Только монотонный стрекот цикад в зарослях нарушал эту тишину.

Схватки начались в библиотеке, за три дня до предсказанного доктором Флинном срока. Головка ребенка теперь оказалась почему-то тяжелой, как свинцовый шарик, она рвалась наружу. Гори вернулась в квартиру, собрала сумку и села дожидаться Субхаша.

От новых болезненных схваток ее скрутило в ванной комнате так, что она вцепилась в вешалку и чуть не сорвала ее со стены. Когда Субхаш вернулся, то сразу повел жену к машине.

В салоне машины Гори казалось, что тело ее сейчас разорвется на части от боли, и она цеплялась руками за бардачок перед собой.

Как назло, с неба хлынул проливной дождь. Субхашу даже пришлось снизить скорость — лобовое стекло сплошь залила вода, и «дворники» на стекле не справлялись с ее потоками. Гори вдруг обуял страх — она боялась, что машина потеряет управление и выскочит на встречную полосу.

Ей вспомнился туман по дороге в аэропорт в тот вечер, когда она покидала Калькутту. Тогда ей отчаянно хотелось поскорее выбраться из этого тумана. Сейчас же, несмотря на боль и острую ситуацию, ей почему-то хотелось, чтобы машина остановилась. Ей хотелось, чтобы она осталась беременной этим ребенком, чтобы боль прекратилась, чтобы все произошло хотя бы немножечко позже.

Но Субхаш старательно выруливал среди потоков воды, и они наконец подъехали к кирпичному зданию больницы на вершине холма.

Она стискивала зубы и корчилась в судорогах, но не кричала. Было восемь вечера, за окном еще было светло, и больше никакого дождя.

Родилась девочка, как и ожидала Гори. Она испытала огромное облегчение, узнав, что сынок — маленькая копия Удаяна — не придет жить к ней. И ее еще радовало одно: теперь ребенку можно было дать имя, придуманное Субхашем, и тем самым вознаградить его за все. Пуповину обрезали, и ребенок перестал быть частью Гори.

Медицинский персонал суетился вокруг нее, а потом из приемной позвали Субхаша и вручили ему маленькую Белу.

Ей снились чайки на морском берегу в Род-Айленде. Они кричали, клевали друг друга, заливали песок кровью и усыпали его вырванными перьями. И опять как тогда, после смерти Удаяна, к ней вернулось какое-то обостренное ощущение времени. Будущее теперь слилось с жизнью ее ребенка, начав затмевать и вытеснять из сознания ее собственную жизнь. Это была нормальная логика материнства.

Дома они с Субхашем окружили девочку нежной заботой, каждый по-своему. Поначалу Гори чувствовала какие-то уколы ревности, ловила себя на том, что не хочет делить с ним на двоих эту заботу. Одно дело, когда он был просто ее мужем, и совсем другое, когда стал отцом Белы. Хотя его имя было прописано в детском свидетельстве о рождении, и никому не приходило в голову подвергнуть сомнению эти фальшивые данные.

Бела большую часть времени спала, питалась только материнским молоком. В головке ее не было пока никаких мыслей, а ее сердечко работало только как насос для качания крови.

Дочь требовала вроде бы мало и в то же время все. Ее существование поглощало Гори целиком, до последней частички тела, до последнего нерва. И медсестра в больнице оказалась права — сказала, что Гори не сможет справляться со всеми заботами одна. Поэтому каждый раз, когда Субхаш принимал у нее дежурство, чтобы она могла поспать, принять душ, попить спокойно горячего чаю, Гори испытывала чувство облегчения во время полученной передышки.

Бела спала с ней на ее двуспальной кровати, обложенная с обеих сторон подушками. Просыпаясь, она медленно вертела головкой, и ее мутные младенческие глазки озирали комнату, словно что-то искали.

Когда она дышала во сне, тельце ее вздымалось, словно какое-то животное или механизм. Это дыхание и завораживало Гори, и в то же время беспокоило.

Когда Гори была беременна, она вообще не волновалась за ребенка, но теперь ей казалось: малейший недосмотр с ее стороны может привести к губительным последствиям для Белы. Она испытывала настоящий страх за девочку, когда несла ее по вестибюлю больницы и потом к парковочной стоянке, где везде суетились люди, и она тогда поняла — в некотором смысле Америка такое же опасное место, как и все остальные. Поняла, что, кроме нее и Субхаша, никто не может защитить Белу от опасности и вреда.

Ей стали мерещиться ужасные сцены, например такая: головка Белы откинулась назад, и ее хрупкая шейка сломалась. Когда Бела засыпала у нее на груди, она боялась, что тоже уснет, не успев оторвать Белу от соска, и та задохнется. По ночам она боялась, что Бела упадет с постели на пол, или что она сама во сне раздавит ее.

Когда они первый раз вышли с девочкой погулять по студенческому городку, Гори стояла на террасе университетского корпуса и ждала Субхаша, побежавшего купить бутылочку кока-колы. Она сначала стояла на краю террасы, но потом отступила назад — испугалась, что может оступиться и уронить Белу. В тот погожий безветренный день в воздухе не улавливалось ни малейшего дуновения, но Гори все равно боялась, как бы какой-нибудь налетевший ветер не вырвал ребенка из ее рук.