Стеклянные дома - Луиз Пенни

Маска оказалась треснутой.

Некоторые из зрителей в зале суда опустили глаза.

– Я собираюсь снять маску, – сообщила старший инспектор Изабель Лакост.

Еще больше людей опустили взгляд на свои руки.

Снять маску оказалось делом непростым, и зрители видели мелькавшую под ней плоть.

Наконец маску сняли с лица, но никто из зрителей уже не смотрел на экран – только участники процесса и судейские.

Судья Корриво заставила себя посмотреть, скользнув взглядом по присяжным и посочувствовав этим беднягам. В начале процесса они пребывали в эйфории оттого, что стали участниками слушаний по делу об убийстве. А теперь получили психологическую травму. Или, хуже того, онемели от ужаса.

Прокурор, который несколько раз видел эти кадры, стоял у своего стола, сжав губы и стиснув кулаки.

Старший суперинтендант Гамаш прищурился. На видео все это воспринималось немного легче, чем в реальности.

Бовуар, сидевший в зале суда, надел собственную маску. Профессионального отстранения.

Один из адвокатов защиты стрельнул глазами в обвиняемого и отвел взгляд, надеясь, что никто из присяжных не заметил отвращения на его лице, когда он посмотрел на человека, которого, по идее, должен защищать.

Человека, который, по тайному подозрению адвоката, сделал это.

Камера приблизила изображение еще больше, давая безжалостный крупный план.

Тут даже Гамаш отвернулся, но потом заставил себя взглянуть на гигантское лицо, заполнившее весь большой экран.

* * *

Изабель Лакост передала маску криминалистам и повернулась к Гамашу:

– Вы удивлены?

Он кивнул.

Лицо было сильно повреждено, но жертву можно было узнать.

Это была женщина.

– Вы ее знаете? – спросила Лакост.

– Oui. Это Кэти Эванс. Она остановилась здесь, в гостинице.

Лакост поднялась, а следом за ней и Гамаш.

Изабель Лакост наметанным взглядом обвела кладовку и двинулась к двери.

– Я оставляю тело вам, – сказала она коронеру и своему заместителю.

У дверей Лакост остановилась:

– Насколько я понимаю, причина смерти очевидна.

Все посмотрели на окровавленную биту, словно случайно оставленную возле полки, на которой стояла банка с консервированными персиками.

– Я сообщу, если мы найдем что-нибудь, – сказала доктор Харрис. – А что делать с… – Она показала на костюм кобрадора.

– Думаю, я скоро это выясню, – ответила Лакост и вместе с Гамашем и Бовуаром вышла в соседнее помещение.

* * *

На громадном экране в зале суда камера проводила старших офицеров полиции, выходивших из кладовки. Перед тем как вернуться к телу, камера зафиксировала старшего суперинтенданта Гамаша, который остановился и еще раз оглядел кладовку.

На его лице застыло выражение крайнего недоумения.

В центре цокольного помещения церкви поставили один из длинных столов, расположив его так, чтобы можно было видеть происходящее в кладовке.

– Кто такая Кэти Эванс? – спросила Лакост.

– Гостья, – ответил Гамаш. – Из Монреаля. Архитектор. Остановилась в гостинице с мужем и двумя друзьями.

Лакост не делала записей. Официальные показания они будут брать позже. Пока она только слушала. Очень внимательно.

– А что это за мантия и маска на ней? Вы сказали, это…

– Кобрадор, – напомнил Гамаш.

Они с Бовуаром переглянулись. Как ей объяснить?

– Это испанские дела. Что-то вроде сборщика долгов. Коллектора, – уточнил Гамаш.

– Тело найдено совсем недавно, – заметила Лакост. – Откуда вы это знаете?

– Кобрадор присутствовал здесь некоторое время, – ответил он.

– Некоторое время? Сколько же?

– Несколько дней.

– Ничего не понимаю, – сказала Лакост. – Кэти Эванс была коллектором? И носила этот костюм?

Гамаш и Бовуар опять переглянулись. Видимо, объяснить будет труднее, чем они думали. Ведь они и сами понятия не имели о том, что происходит.

– Нет. Она не была коллектором, – ответил Гамаш. – Она была архитектором.

– Тогда почему она в этом костюме?

Мужчины пожали плечами.

Лакост уставилась на них, слегка растерявшись:

– Хорошо, давайте с самого начала. Введите меня в курс дела.

– Кобрадор появился вечером после Хеллоуина, – заговорил Гамаш. – На ежегодной костюмированной вечеринке здесь, в Трех Соснах. Мы тогда и не догадывались, что это такое. Никто не знал, кто он и какой смысл в его действиях. Все испытывали какое-то беспокойство, но не более того. До следующего утра, когда мы проснулись и увидели его на лугу.

– Без сознания? – спросила Лакост. – Пьяного?

Гамаш отрицательно покачал головой и полез в карман за айфоном. Когда он его доставал, что-то выпало из кармана на пол.

Салфетка из бистро.

Они с Бовуаром оба наклонились за салфеткой, но Жан Ги оказался проворнее и протянул салфетку Гамашу. Однако успел заметить несколько слов, написанных четким почерком шефа.

– Merci, – сказал Гамаш.

Он тщательно сложил салфетку и убрал в карман. Потом принялся просматривать фотографии в айфоне.

– Я сделал эту фотографию утром в субботу и отправил Жану Ги. Попросил узнать, что удастся.

Он показал фото Лакост.

Она давно научилась не реагировать эмоционально на изображения, звуки, слова. Воспринимать увиденное и услышанное, но не показывать своего отношения. Большинство людей, наблюдая за ней, не увидели бы в Лакост никаких перемен, когда она разглядывала фото.

Но Гамаш заметил. Заметил и Бовуар, сидевший рядом.

Чуть-чуть расширились глаза. Чуть-чуть сильнее сжались губы.

Для следователя с ее опытом это было равносильно крику.

Лакост оторвала взгляд от айфона и посмотрела на Гамаша, затем на Бовуара.

– Это похоже на Смерть, – сказала она нейтральным, почти обыденным голосом.

– Oui, – подтвердил Гамаш. – Мы тоже так подумали.

Фигура на фотографии была мощная, угрожающая. Но в ней было и что-то величественное. Спокойная уверенность. Фатальность.

Резкий контраст с безжизненным комом в кладовке. Одно напоминало Смерть, другое являло собой ее воплощение.

– И что вы сделали? – спросила Лакост.

Гамаш чуть шевельнулся на жестком стуле. Тогда ему в первый раз пришлось официально ответить на этот вопрос, и он подозревал, что далеко не в последний. Он уже предчувствовал упреки: как получилось, что старший суперинтендант полиции ничего не сделал, чтобы предотвратить такой исход?