Кто за главного? Свобода воли с точки зрения нейробиологии - Майкл Газзанига

Физики осознали, что полное теоретическое обоснование микроскопических составляющих не выдвигает нового набора общих теорий, которые бы объясняли, как из этих компонентов складываются любопытные макромолекулярные структуры и как работают определяющие их процессы. То, что природа это проделывает, ни в коей мере не вызывает сомнений, но можем ли мы предложить теорию, предсказать или понять эти процессы? Ричард Фейнман считал, что это крайне маловероятно, а Филип Андерсон и Роберт Лафлин думают, что это невозможно. Конструктивистская точка зрения, которая опирается на идею восходящей причинности (что понимание нервной системы позволит нам разобраться и во всем остальном), — не лучший подход к проблеме.

Эмерджентность — общее явление, признаваемое в физике, биологии, химии, социологии и даже искусстве. Когда физическая система не проявляет всех симметрий законов, которые ею управляют, мы говорим о спонтанном нарушении симметрии. Эмерджентность, представление о нарушении симметрии, — простая концепция: материя, вся разом, спонтанно обретает такое свойство или преимущество, которое не содержали описывающие ее правила. Классический пример из биологии — гигантские конструкции, похожие на башни, которые строят некоторые виды муравьев и термитов. Такие структуры возникают, только когда колония насекомых достигает определенной численности (больше — значит другое), и существование таких построек невозможно предсказать, изучая поведение отдельных особей в маленьких колониях.

И тем не менее против эмерджентности страшно возражают многие нейробиологи, которые угрюмо сидят в углу и продолжают качать головами. Они ликовали, когда окончательно изгнали гомункулуса из мозга. Победили дуализм. Покончили со всеми духами в механизме и определенно не пустят ни одного обратно. Они боятся, как бы введение эмерджентности в уравнение не означало, что нечто помимо мозга выполняет работу, ведь это впустит дух обратно в детерминистскую машину. Спасибо, никакой эмерджентности! Я думаю, для нейробиологов это неправильный подход к вопросу. Эмерджентность — не таинственный призрак, а переход с одного уровня организации на другой. На пресловутом необитаемом острове да и, что уж говорить, в одиночестве в своем доме дождливым воскресным днем вы следуете иному набору правил, нежели на коктейле у вашего босса.

Ключ к пониманию эмерджентности — в осознании, что существуют разные уровни организации. Прибегнем снова к моей любимой аналогии. Глядя на изолированную деталь автомобиля, например распределительный вал, вы не можете предсказать, что дорога будет перегружена в 17:15 с понедельника по пятницу. Собственно, вы даже не в состоянии предсказать, что само явление дорожного движения когда-нибудь возникнет, если просто смотрите на тормозную колодку. Вы не в силах анализировать дорожное движение на уровне автомобильных деталей. (Едва ли изобретатель колеса представлял себе трассу 405 в Лос-Анджелесе в пятницу вечером.) И даже на уровне отдельной машины рассматривать его невозможно. Когда же вы берете в расчет группу автомобилей и водителей с такими переменными факторами, как местоположение, время, погода и общество, все вместе, на этом уровне вы можете спрогнозировать дорожное движение. Возникает новый набор правил, которые нельзя вывести из частей системы по отдельности.

То же самое относится к мозгу. Он автоматическая машина, принимающая решения, но анализ одного мозга не проливает свет на проблему ответственности. Такой аспект жизни, как ответственность, проистекает из социального взаимодействия, а оно требует больше одного мозга. Когда взаимодействует более одного мозга, начинают возникать новые и непредсказуемые феномены, которые устанавливают новый свод правил. Два свойства, приобретаемые благодаря этому новому набору правил и ранее не существовавшие, — это ответственность и свобода. Их не найдешь в мозге, о чем говорил Джон Локк: “...воля в действительности означает всего лишь силу, или возможность, предпочитать или выбирать. И когда волю под названием ‘способность’ считают тем, что она есть, — всего лишь возможностью делать что-нибудь, то нелепость утверждения, что она свободна или не свободна, обнаруживается без труда сама собой”25. Однако ответственность и свободу можно найти в “окружении” мозга, во взаимодействии людей.

Современная нейронаука охотно принимает идею о том, что поведение человека есть плод вероятностно-детерминированной системы, которая управляется опытом. Но как опыт осуществляет руководство? Если мозг — устройство для принятия решений, собирающее нужную для них информацию, может ли психическое состояние, которое представляет собой продукт некоего опыта или социального взаимодействия, влиять на будущие психические состояния и ограничивать их? Будь мы французами, мы бы в раздражении выпятили верхнюю губу, хмыкнули, передернули плечами и сказали: “Само собой!” Так не поступили бы только нейробиологи и, возможно, философы. Ведь это означало бы нисходящую причинность, а предположение о нисходящей причинности действует на нейробиологов, как красная тряпка на быка. Можно, конечно, на свой страх и риск пригласить группу этих ученых к себе домой и за ужином поднять тему нисходящей причинности. Но лучше позвать физика Марио Бунге, который скажет, что нам “следует дополнить любой восходящий анализ нисходящим, поскольку целое накладывает ограничения на свои части: просто подумайте о напряженности элемента металлической конструкции или о давлении на члена социальной группы — в силу их взаимодействия с другими составляющими той же системы”.

Если мы пригласим специалиста по управлению системами, Ховарда Пэтти, он с удовольствием растолкует нам, что причинность не имеет объясняющего значения на уровне физических законов, зато, безусловно, обладает подобной ценностью на более высоких уровнях организации. Например, полезно знать, что дефицит железа вызывает анемию. По мнению Пэтти, повседневный смысл причинности прагматичен и используется для событий, поддающихся контролю. Регулирование уровня железа предотвратит анемию. Мы не можем изменить законы физики, а вот уровень железа — вполне. Когда у подножия холма одна машина врезается сзади в другую, мы говорим, что причина аварии в изношенных тормозных колодках — в чем-то, на что можно указать пальцем и что можно контролировать. Мы же не обвиняем законы физики или все случайные обстоятельства, которые не способны контролировать (тот факт, что у светофора перед самым холмом остановилась другая машина, все причины, по которым ее водитель там оказался, режим работы светофора и так далее). Пэтти видит в этом тенденцию выделять одну причину, поддающуюся контролю, “которая сама по себе могла бы предотвратить происшествие, но не меняла бы все остальные ожидаемые исходы”, вместо того чтобы рассматривать все как результат комплексной системы, как “одну проблемную причину нисходящего подхода”. “Другими словами, мы думаем о причинах в категориях самых простых управляющих структур, иначе они превратятся в бесконечную цепь или переплетение конкурирующих друг с другом, рассредоточенных факторов”. Таким образом, причинность “сверху вниз” хаотична и непредсказуема.

А где же начинает действовать контроль? Не на микроуровне, поскольку по определению физические законы описывают только такие отношения между событиями, которые не меняются от одного наблюдателя к другому. Если родитель строго спросит: “Почему ты списывал на контрольной?” — и услышит в ответ, что все дело в атомах, которые подчиняются законам физики, то есть в универсальной причине всех событий, он сочтет ребенка наглецом и надлежащим образом накажет (даже если сам — убежденный редукционист). Объяснение школьника должно подняться на несколько уровней поведения, туда, где можно осуществлять контроль. Контроль подразумевает некую форму ограничения: например, отказываться от пончика с повидлом, потому что он не полезен, и не списывать на контрольной, потому что, если на этом поймают, неприятностей не избежать. Контроль — это эмерджентное свойство.