Хищники с Уолл-стрит - Норб Воннегут

А теперь поразительные глаза Сэм поддразнивали меня. Ни намека. Ни подсказки. Когда меня наконец осенило – сначала нахлынуло недоверие, потом неудержимый восторг, я обежал кабинку, стиснул Сэм в объятиях, чмокнул в щеку и провозгласил голосом, севшим от хмеля:

– Вот это подарок!

Она отпихнула меня.

– Гроув, что ты городишь?

– Ты не беременна? – Я зарделся, почувствовав себя малость лопухом.

Сэм не выказала никаких эмоций. На лице ее застыло стоическое, непроницаемое, как маска, выражение. Спустя целую вечность плюс еще чуть-чуть она решила, что уж так и быть, хватит с меня.

– Попался! – смилостивилась она и обняла меня в ответ. – Около двух месяцев.

Волна облегчения всколыхнулась в моей груди.

– Ловко, – ответил я, смакуя ее розыгрыш.

– Гроув, – парировала она, одновременно и поддразнивая, и кокетничая, – ты вечно такой легковерный!

– А ты уже знаешь, мальчик или девочка?

– Мы не подглядывали… Я не подглядывала, – тотчас поправилась Сэм.

С этими словами мрак в дежавю-заведении сгустился. Чарли нет. Эвелин нет. Финн нет. Одна простая замена «мы» на «я» сделала наше старое логово диковинно чуждым. Горе закопошилось в наших мыслях, как черви в морге.

Немного же потребовалось.

Улыбка Сэм погасла, моя тоже. Мы оба не знали, что сказать. Компакт-диск тоскливо надрывался фоном к нашему молчанию; какая-то женщина пела блюз о своем поганом житье с шестерыми никчемными мужьями.

Держу пари, вы тоже не подарок, леди.

Певица звучала убедительно. Чересчур много сигарет. Чересчур много стопок дешевого шотландского. В конце концов нас выручила официантка. Сэм заказала зубатку. Я заказал отбивную в яйце в память Чарли.

Было время, когда мы были лишены выбора между гамбо по-новоорлеански с колбасками андуй или отбивной в яйце Роберта Э. Ли. Чарли заказывал и то, и другое, вдогонку к противоборствующим блюдам пуская гарнир из сладкого картофеля под медом и маслом поверх риса с куриными потрохами, сдобренного алтеем, листовой капустой со свиной голяшкой и минимум одним кувшином пива. Он почти заканчивал двумя шариками шоколадного мороженого, погребенными под ломтиками жаренных на сливочном масле сахарных бананов, но затем спрашивал, нет ли какой-нибудь выпечки к его ликеру «Калуа». Мы с Эвелин взирали на эту гастролатрию с недоверием.

Я прервал молчание первым.

– Вы уже давненько старались?

– Не так уж давненько, – ответила она. – Лекарства от бесплодия вдруг шандарахнули. И трах-бах – привет, Сэм. – Горе в ее голосе мешалось со счастьем.

– Может, все из-за тяжких трудов, – услужливо подсказал я.

– Работа трудная, – согласилась Сэм.

– Но кто-то должен ее делать, – подхватил я.

– Ты скучаешь по своим девочкам? – не без боязни спросила Сэм, не осмеливаясь сравнить свое будущее с моим прошлым и настоящим. На самом деле она спрашивала: «Как мне быть без Чарли?» Во всяком случае, в моей интерпретации.

Я взвесил ответ, созвав все сострадание в своей душе до последней унции, и солгал:

– Время лечит.

Полная туфта.

– Чего тебе недостает? – не отступала она.

– Кофейной кожи Эвелин, – и с этими словами 18 месяцев горя снесли все дамбы самоконтроля. – Мне недостает ее карих глаз и того, как один располагался чуть выше другого. Мне недостает кроватки Финн, того, как мы каждый вечер втроем, сгрудившись вместе, читали сказки. Мне недостает ласк Эвелин, когда мы после того удалялись в свою комнату. Мне недостает вещей, которые доставали меня, пока Эвелин была жива, ее командного режима, того, как она распланировала свою жизнь до мельчайших деталей. Мне недостает простуд Финн, когда она была вся в соплях и ужасно несчастна и мне приходилось уговаривать ее доесть чашку бульона. Мне недостает ее подгузников, перепачканных будто арахисовым маслом. Мне недостает бойкого язычка Эвелин. Понимаешь, о чем я? Моя маленькая девочка тоже начала острить по-своему, и хотелось бы мне, чтобы Финн дожила, чтобы сравняться с Эвелин. Я бы все отдал, только бы вернуть их. Я бы отдал все, только бы однажды провести ее по церковному проходу, состариться вместе с собственной женой и снова держать ее за руку.

Слезы заструились по щекам Сэм, заставив меня раскаяться, что не сдержался.

– Я боюсь, – призналась она, всхлипывая у меня на груди. Так мы просидели довольно долго. Когда пришла наша официантка с заказом, Сэм прятала глаза и отказывалась прекратить. Понурив голову, она угнездила нос в сгибе моего локтя.

Наша 20-с-чем-то-летняя официантка, стильная и капельку готическая, мгновение разглядывала Сэм. А потом насупилась на меня. Когда готесса наконец развернулась, из-под черных трусиков-танго, паривших высоко над обтягивающими джинсами, показалась татушка «Здесь был Килрой»{67}. Лоховской шик. И прошептала другой официантке достаточно громко, чтобы я расслышал:

– Этот мудак, наверное, ее бросил.

– Мужики – сволочи, – согласилась вторая. – Рыжие мне обычно нравятся, но этот слишком уж дрыщеватый на мой вкус.

Мнение у каждого ньюйоркца формируется навскидку.

Мало-помалу Сэм ослабила свою яростную хватку и сморгнула слезы. Блюда источали запахи каждунской{68} кухни. Неземные ароматы щекотали нам ноздри, и Сэм переключилась на свою зубатку.

Мы немного поболтали. Я рассказывал Сэм о моем дедушке, первом Гроуве, том самом, который проиграл свой магазин сигар в Чикаго. Она просветила меня на предмет приключений Сейди, своей кузины, шизанувшейся на Бобе Дилане и следовавшей за ним годами. Над этим мы с Чарли, Сэм и Эвелин хохотали до потери пульса. Не сразу, но понемногу мрак рассеялся, и верх взяли хорошие воспоминания.

Конечно, окончательно угомониться я не мог. Бокалов пять вина обратили мои мозги в центр столпотворения. Но оправдать следующий вопрос не мог даже алкоголь. Время от времени я нес абсолютно неуместную пургу.

– Ты знаешь насчет «Нью-Йорк пост», правда?

– Там дают статью, – подтвердила она.

– Лично я думаю, что это отстой.

– Ты отшил эту репортершу – Марис, по-моему?

– Сила привычки, – ответил я. – А ты откуда знаешь?

– Это я сказала ей позвонить тебе.

– Так вот откуда у Марис мой сотовый номер. – А я-то гадал об этом с той самой поры, как она встряла в «Лучшее Джонни Кэша» по пути в Нью-Палц.

– Она позвонила на следующий день после похорон, – пояснила Сэм, протягивая руку через стол, чтобы положить ладонь на мою. Глубина ее чувств, ее простое прикосновение взволновали меня. – Я еще не могла говорить о Чарли.