Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры - Екатерина Вильмонт

Мы с Любкой очумело уставились на эту красоту, переглянулисьи покатились со смеху. Мы были близки к истерике, мы выли, стонали, держалисьза животы и чуть не падали с ног.

– Кирка, – рыдала Любка, – какой болван этопринес?

– Марат, – еле выговорила я.

В кухню влетела Дашка.

– Что это с вами, тетки? Чего вы ржете?

Любка только тыкала пальцем в торт и хрипло завывала.

Дашка глянула, свела брови, словно что-то припоминая, и рухнулана стул.

– Мама, это он принес? Да? – сквозь смехпроговорила она.

– Да!

– Мама, но он же не нарочно!

Тут на кухню заглянул Котя, увидел надпись на торте и сквозьзубы произнес:

– Одно слово – козел!

Дашка хотела было обидеться за новоявленного папочку, ночувство юмора взяло верх, она икнула и залилась хохотом.

– Вот что, девочки, смех смехом, а подавать на стол этонельзя, – заявил разумный Котя. – Во-первых, его же все осмеют, хотяпонятно, что намерения были самые благие и даже лестные для Кузи. Неволнуйтесь, я сейчас вмиг уберу это архитектурное излишество.

В самом деле, он ловко срезал кружок с надписью,образовавшуюся плоскость взрыхлил ложкой и спросил:

– Шоколад есть?

– Есть.

– Давай сюда. И еще крупную терку.

– Поняла!

Через минуту торт имел вполне приличный вид.

– Теперь можно и подавать!

Котя торжественно внес торт в столовую. Марат сидел сдовольным видом. Бедолага! Котя осторожно поставил торт на стол, как быприглашая присутствующих полюбоваться им. Торт и в самом деле был удивительнокрасив. И вдруг у Марата удивленно поднялись брови.

– Налетайте! – сказал Котя.

Лиза принялась раскладывать мороженое по вазочкам, и вскоревсе уже наслаждались мороженым Семена. Все, кроме меня. Я была им сыта догробовой доски. Когда за столом воцарилась благоговейная тишина, Котя вдругдовольно бесцеремонно взял гитару из рук Шаца и пропел:

Когда она на сцене пела,

Париж в восторге был от ней!

Она соперниц не имела,

Подайте ж милостыню ей!

Подайте ж милостыню ей!

Кровь бросилась в лицо Марата. Он в ужасе взглянул на меня,а я улыбнулась и пожала плечами – мол, ничего, с кем не бывает. Котя, молодец,спел один этот куплет, а потом сказал:

– Нет, это сейчас неуместно, лучше я вот что вам спою:

Две гитары, зазвенев,

Жалобно заныли,

Сердцу памятный напев,

Милый друг мой, ты ли?

Старый друг мой, узнаю,

Ход твой в ре-миноре

И мелодию твою

В частом переборе…

Так хорошо, так прелестно он это пел, что все заслушались, апотом разразились аплодисментами.

История с тортом была забыта.

После мороженого начались танцы. Я танцевала с Котей.Танцевать с ним было необычайно легко, он вел так умело и властно, чтооставалось только подчиняться.

– А ты вальс умеешь танцевать? – спросил он вдруг.

– Умею, а что?

– А то, что нынешняя молодежь не умеет!

– С чего ты взял?

– А вот давай проверим. Дамы и юные девы! – сказалон, когда музыка смолкла. – Минутку внимания, кто из вас умеет танцеватьвальс?

Котя оказался прав – из женщин вальс умели танцевать толькоЛюбка, Вавочка и Етта, которой Котя уже дал кличку Ета Дура. А из мужчин –Котя, Марат и Стас.

– Ну, молодежь, хотите посмотреть, как танцуют самыйромантический танец? – вопил Стас. – Люба, позвольте вас пригласить.

– Куда ж приглашать, еще музыки нет, – удивиласьЛюба.

– Музыка будет, этот Константин надежный мужик.

– Какой Константин?

– Ну, этот, Котя!

– Он не Константин, а Викентий.

– Вот уж никогда бы не подумал!

Котя тем временем перебирал пластинки.

– О, вот то, что надо! – воскликнул он. – Неслишком быстро, в самый раз для старшего поколения!

Но пока он ставил пластинку, ко мне поспешно подошел Марат ипригласил на вальс.

Коте ничего другого не осталось, как пригласить Вавочку.Етте танцевать уже было не с кем.

Марат тоже хорошо танцевал, а главное, в вальсе он все же немог прижать меня к себе так, как ему хотелось бы, да что кривить душой, и мнетоже.

– Знаешь, Кира, мы с Дашенькой уже объяснились. Онасама ко мне обратилась так прямо и спросила: вы мой отец? Что же мне оставалосьделать?

«С берез не слышен, не весом слетает желтый лист…» – пелапластинка.

– Я не знаю, я вообще уже ничего не знаю, –отвечала я. – Для меня нет никого важнее Дашки. Если ты ей нужен, радибога, я мешать не стану. В конце концов, биологически ты ее отец.

– Тебе не кажется, что это разговор не для вальса?

– Кажется.

– Выйдем на балкон…

На балконе никого не было.

– Марат, дай-ка мне сигаретку!

– Но ты же не куришь!

– Иногда, в особых случаях… Спасибо!

– Так о чем мы говорили? Ах да, о том, что ябиологический отец…

– Ну я не знаю, может, это как-то иначе называется, нов самом-то деле разве ты отец?

– Кира, милая, я ведь ничего не знал! Мне и в голову неприходило!

– Опять двадцать пять! А если бы и знал? Да ты бы умерсо страху! Это хорошо сейчас, в наше вольное время, говорить… Теперь все можно!Даже тебя, такого засекреченного, пустили в страну израильской военщины…Теперь, конечно, даже приятно узнать, что у тебя тут двадцатилетняя дочка, даеще такая красотка… и ей от тебя ровным счетом ничего не нужно… взрослая,замужняя… Вдобавок ты здесь один и это вряд ли выплывет наружу в Москве, еслиуж за двадцать лет не выплыло. А тогда… Воображаю! Да ты бы…

– Почем ты знаешь, как я повел бы себя тогда! –возмутился Марат.

– На собственном горьком опыте убедилась. Если тыпросто влюбленной женщины испугался, то уж о ребенке и говорить нечего.

На балконе было темно, глаз его я не видела, и все мои обидывновь взыграли.

– Знаешь, Марат, наверное, я никогда не смогуокончательно тебя простить, не из-за Дашки, нет, Дашка – это мое счастье, иповерь, за эти двадцать лет в нашей жизни было куда больше хорошего, чемплохого, а если и бывало худо, всегда было кому прийти на помощь. Что-что, адрузей выбирать я умею, вот только с любовью маху дала… А за Дашку я дажеблагодарна тебе…