Рождение таблетки. Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию - Джонатан Эйг

В конечном счете не одни только адепты евгеники увели Сэнгер от первоначальной цели помощи бедным: свою роль сыграл и секс. Если бы ей нужно было всего лишь помочь бедным, она могла бы ограничиться просвещением. Но ей хотелось сексуально раскрепостить женщин всех классов. Она хотела, чтобы секс стал бо´льшим источником радости, средством развития личности. Она хотела видеть, как он углубляет связи между мужчиной и женщиной. Она хотела обуздать мировой рост населения. Ей нужно было все это вместе, все еще было нужно, – и она все еще надеялась. И вся надежда была на таблетку Пинкуса.

Сэнгер было семьдесят четыре года; средняя продолжительность жизни американки в то время составляла семьдесят два. Возраст и слабое здоровье сами по себе давали повод задуматься о том, что она оставит после себя, и о том, что не успела еще доделать, но осенью тысяча девятьсот пятьдесят третьего года появилась дополнительная причина вспомнить триумфы, просчеты и незавершенную работу: молодой журналист по имени Лоренс Лэйдер начал писать ее биографию. Такое внимание ее глубоко взволновало.

«Нужно все время быть влюбленным, – говорила Сэнгер автору, который был ее на сорок лет моложе. – Если ты не влюблен, жизнь бессмысленна». Она настояла, чтобы он, пока идет работа, был рядом: они проводили вместе все дни и вечера и шампанского выпивали немерено. Ничего физического между ними не происходило, но для Лэйдера все это ощущалось совершенно как роман.

Он был так очарован, что отсылал Сэнгер каждую главу по мере ее окончания. «Вспоминая прошлое, не могу припомнить момента, когда была бы счастлива», – написала она ему в октябре пятьдесят третьего года, когда работала с его рукописью, вычеркивая то, что считала неважным и оставляя комментарии на полях. Лэйдер, совершенно ею покоренный, против этих изменений не возражал. «В окончательном варианте вступления, – писал Лэйдер в письме Сэнгер, – я сознательно оставил… сравнение с Жанной Д’Арк, и отлично понимаю, как умно было со стороны Жанны объяснить свои действия такой простой вещью, как голоса. Но чему приписать сияние, неугасимое пламя той силы, которая ведет вас?»

В книге Лэйдера, выпущенной издательством «Даблдей» в пятьдесят пятом году, практически не было критики в адрес героини, зато иногда было такое обожание, что читателю становилось неловко. Но Сэнгер, читая и редактируя ее, увидела некий конспект собственной жизни, будто прочла собственный некролог, только более длинный и проработанный, чем обычно. Она уподобляла Лэйдера собаке с костью: «она вгрызается, вгрызается в прошлое, вскрывая духовный опыт всей твоей прошедшей жизни, – и от этого в самом деле становишься больной».

Финальная глава книги ясно давала понять, как должна закончиться история этого подвижничества. «Лишь одна цель, одна тема, словно крещендо огромного оркестра, доминирует сейчас в работе Маргарет Сэнгер. Эта цель – поиск противозачаточной “таблетки”, – писал Лэйдер. – Открытие “таблетки” – кульминация всей ее жизни, осуществление заветной мечты – станет, без сомнения, одной из революций нашего века… Хотя миссис Сэнгер не участвовала и не участвует в технической стороне разработки “таблетки”, она была и остается ее пророком, ее движущей силой». Далее Лэйдер писал, что таблетка может быть создана в течение года-двух, и еще от трех до пяти лет уйдут на испытания, которые подтвердят ее безопасность. Другими словами, она появится скоро – достаточно скоро, может быть, чтобы угасающий воин еще успел увидеть, как это произойдет.

Пинкус все еще руководил Вустерским фондом так, словно вел спортивную машину, построенную, чтобы стремительно преодолевать короткие дистанции. Осенью пятьдесят третьего года фонд процветал, получая сорок шесть грантов с общим доходом в шестьсот двадцать две тысячи долларов. Огромная сумма для сравнительно маленькой независимой лаборатории, но был нюанс. Пинкус и его партнер Хоагленд вливали почти каждый доллар в исследования, пренебрегая более обыденными материями вроде расходов на содержание здания и обслуживающий персонал.

Коммерческий директор фонда выдохся. Долгие годы он втолковывал Пинкусу, что на накладные расходы организации нужно отдавать двадцать пять процентов дохода, но тот не слушал. На накладные расходы шло одиннадцать процентов бюджета. Чердак и подвал кишели животными, а Пинкус продолжал заказывать все больше крыс и кроликов, не задаваясь вопросом, есть ли куда их поместить.

«Сейчас директорам потребовалось новое здание для животных, – писал коммерческий директор Брюс Кроуфорд финансовому комитету в пятьдесят третьем году. – И нужда в нем по-настоящему отчаянная, не только для новой работы, но и для уже идущей». Но денег на постройку не было, и ни на что не было, потому что Пинкус год за годом отказывался откладывать средства для новых проектов.

Если бы Пинкус строил свой фонд в расчете на века, имело бы смысл подумать о кампании сбора средств для создания финансовой базы – что для научных учреждений считается существенным. Можно было бы заключить договор с консалтинговой компанией, чтобы она помогала вести дела оптимальным образом, или нанять опытного в бизнес-менеджера на должность генерального или финансового директора. Ничего этого Пинкус не сделал. Он думал только о своих исследованиях, об очередном открытии. Хоагленд, больше Пинкуса занимавшийся финансовой стороной вопроса, никогда не пытался обуздать своего гениального партнера. Так что они не стали разрабатывать долгосрочный бизнес-план, а отправились к Катарине Мак-Кормик и попросили денег на постройку центра для испытаний на животных. Она немедленно согласилась, выделив пятьдесят тысяч долларов. Проблема была решена.

Пинкус написал Мак-Кормик, сказал, что благодарен за деньги, но еще больше благодарен за ее негаснущий интерес к его работе. Пока возводилось новое здание, Пинкус запросил еще финансирования – у фондов побольше, сообщая им, что скоро его исследовательские мощности вырастут. В одном письме в Фонд Джошуа Мэйси – младшего, который поддерживал его гарвардские эксперименты по оплодотворению in vitro, он сказал, что работает над системой, которая позволит женщинам замораживать свои яйцеклетки, как мужчины замораживают сперму. Не говоря конкретно о противозачаточных, он самонадеянно утверждал, что в этой области открывается множество новых возможностей. «Я всерьез думаю, что в этой области начинает развиваться наука, наука молодая, страстная и полная надежд», – писал он.

Тем временем он продолжал испытывать разные варианты прогестина и смотреть, что лучше работает, продолжал искать способы, как проверить его на женщинах. По его заметкам и бумагам трудно сказать, считал ли он противозачаточные величайшим приоритетом или одним из многих проектов с дальним прицелом. В последние месяцы пятьдесят третьего года он жонглировал более чем десятком проектов, включая исследования холестерина, адреналина, шизофрении и метаболизма стероидов. Его письма и заметки ничем не выдают, что противозачаточным он отдавал предпочтение. Даже в своих ежегодных отчетах для членов правления фонда он едва упоминает исследования противозачаточных, говоря только, что текущая работа включает «новые исследования по контролю размножения». Пинкус понимал перспективы противозачаточной пилюли. Он понимал, что она может не только изменить жизнь женщин, но и сдержать рост населения планеты. И тем не менее он все еще не стал ее апологетом: он был ученым, он разрабатывал перспективные идеи и искал грантовые деньги, так что если бы не настойчивость и не невероятная щедрость Катарины Мак-Кормик, то проект контроля рождаемости мог бы никуда не привести.