Комендантский патруль - Артур Черный

Бойцы чеченского ОМОНа, сильные, рослые мужики, кого-то матерят на своем языке. Нецензурщина сплошь из русского. Один из них настолько усердствует, что ему делают замечание: тыкают рукой в бок. У чеченцев не просто не принято ругаться матом, но и вообще запрещено это делать. За это карает Аллах.

Зачистка исчерпала себя. ОМОН уже перевернул с ног на голову эти рухляди, разогнал или заставил попрятаться всю мужскую половину населения, исполосовал небо десятками очередей.

Зачистка установлена чьим-то распорядком на два часа, мы окончили ее за полчаса и теперь ждем непонятно у какого моря погоды.

Грозный!.. Сладкая сказка моей юности! Как я мечтал о тебе тогда, в черный год твоего падения! Первая чеченская война, которая обошла меня стороной, но с которой я неразлучно прошел все ее дороги до грузинских границ. Я, хилый четырнадцатилетний пацан, тогда спал и видел себя, штурмующим город, падающим десантом на головы врагов, рубящимся в рукопашной драке, первым въезжающим на продырявленном БТРе в стреляющий город. Это я хоронил павших своих товарищей, ненавидел и жестоко мстил за их смерти. Это я дрался за войну до победного конца, око за око, жизнь за жизнь! Грозный!.. Нигде я не мечтал оказаться так, как здесь. Тысячи городов, разбросанных по земному шару, не могли и на десятую часть заслонить света твоих кровавых пожарищ и гибельного торжества смерти. Город, который был разрушен именно для того, чтобы провести через себя горестную дорогу моей судьбы.

Ужасная, бездумная мечта глупой молодости, который год таскающая меня сюда, привела наконец в этот город на Сунже. В Грозный, который я теперь хочу забыть.

Мы садимся в машины и, сопровождаемые омоновцами, едем в отдел. Странная загадка этого сопровождения открывается на Минутке. Первая машина встает посередине площади. Это заслон.

Усталость, голод и ноющая обида держат нас за горло. Там, совсем рядом, какой-то километр отсюда, ненавидимый в иные часы, но такой близкий и любимый сейчас, остывает пыльный гранит отдела. Здесь, среди сухого поля Минутки, лежит дергающееся тело автомобильного потока.

Я с Плюсом останавливаю сразу две машины, не торопясь проверяю документы, мельком заглядываю в багажники. Мимо Тамерлана, виляя в сторону, проходит синяя «девятка», тот не успевает махнуть рукой и кричит нам, чтобы мы ее остановили. Но и я, и Плюс отворачиваемся и делаем вид, что не слышим. К черту эту «девятку»! Кому надо, тот и остановит. На самом краю Минутки омоновец с кривым оскалом разбитых зубов кладет перед самым носом машины очередь. Пучок искр взлетает и гаснет над асфальтом. Машина останавливается. Два кадыровца машут перед омоновцами красными корочками.

— Свои. Опаздываем.

Ночь застает нас на площади. Вся жизнь города, такая вялая и затасканная днем, оживает именно сейчас. Где-то со стороны гор вздохнула артиллерия. Из глубин самого Грозного посыпалось мелкое эхо перестрелки. Чеченский ОМОН устраивает беспрерывный фейерверк. За Романовским мостом шипят осветительные ракеты с блокпостов. Громадные тени красного, зеленого, желтого цвета корчатся и прыгают на изрубленных монолитах Минутки, будто смеются беззубой пастью в пенном облаке ночи.

Только в полночь я перетаскиваю ноги через порог своей комнаты. Около часа уходит на то, чтобы отсидеться в туалете, набить консервами живот, отскрести под ведром воды дневную грязь, перестирать затасканное тряпье одежды. Все…

В 06.00 Капитан-Кипеж бьет тревогу: «Пятиминутное построение всего отдела!»

Давно привыкшие к тому, что за пятиминутным построением стоит получасовое или часовое ожидание объявления цели этого построения, мы лениво поднимаемся с кроватей, хлюпаемся в умывальнике, чешем в бритых своих затылках и, угодив ложкой в прокисшее месиво каши, вскрываем консервы.

Последние секунды перед выходом на плац: еще босой Сквозняк трясет свои ботинки, ищет сносившиеся до дыр стельки; Опер надевает разгрузку и подтягивает валящиеся вниз штаны; Ара замер и, вероятно, молится сейчас всем богам о своей судьбе; я, обутый, одетый и навьюченный, съедаю вторую банку консервов.

На построении Рэгс отсекает от строя уголовный розыск, следствие и дознание. Остается служба МОБ. Окрыленные такой удачей, скоро и впопыхах (как бы не передумали!) баловни судьбы расходятся.

До наступления 07.00 часов мы въезжаем на базу чеченского ОМОНа. Тихое, светлое утро крадется там по пустому, лишенному людей двору. Сердитый и заспанный боец на КПП пожимает плечами и недоумевает:

— Что за спешка-то такая, зачищать? Наши только к восьми собираются…

Зачистка. Незнакомые улицы соседнего района. Как две капли воды похожие на любые другие.

Лишенные командования и предоставленные сами себе, мы нехотя высматриваем заселенные дворы, небрежно и на скорую руку проверяем паспорта, охотно и резво лезем в чащу затянутых зеленью руин. Красно-желтые шары абрикосов падают в широкие наши ладони, лопаются на шершавых языках, теснятся во вздутых, упругих животах. Переспелые и загнившие плоды мы весело бросаем друг в друга, размазываем их по стенам, топчем от безделья каблуками.

Сейчас, среди этой скоротечной, неряшливой и глупой, объединившей русских и чеченцев, радости к жизни и этому солнечному утру, от нас уходит война. Изловчившись, Хрон автоматным прикладом отбивает летящий в него абрикос. Сочные гнилые брызги блестят на солнце и ложатся на травы.

За забором, за тонкой границей этого веселья, застыв в напряженном ожидании, нас ждет война.

Потерявшись и запутавшись, махнув на зачистку и надоев самим себе, я, Хрон, Заяц и Чудовище плетемся в обжитую часть города в какое-то кафе. Набрав по тарелке пельменей, макая их в сметану и кетчуп, мы разваливаемся на мягких, обшитых цветным тряпьем стульях. Чудовище, лоботряс и неисправимый хулиган заказывает музыку погромче и завтракающие за соседним столиком молчаливые чеченцы мрачно косятся на чужое счастье до самого нашего ухода.

Не торопясь никого обрадовать своим появлением на зачистке, мы еще долго таскаемся по галереям уличных магазинов. Магазины эти влеплены и всунуты в расползающиеся комнаты первых этажей, яркая пестрота их красок соседствует с продырявленными стенами, заваленной крышей, кучами неубранного хлама. Здесь продается все. Компьютерная, видео-, бытовая техника, которой я еще не видел в России, заполняет полки невзрачных, ломящихся от изобилия товаров витрин.

Тамерлан, старший нашей группы, закрыв глаза, сидит на поваленном стволе черного дерева. Рядом полусидят, полулежат русские и чеченцы. Увидев нас и давно зная, какой непутевый и ужасный барахольщик Хрон, Тамерлан спрашивает:

— Ну, хвастайся, что купил?

Хрон достает из пакета синюю коробочку цифрового фотоаппарата, невероятно маленького, умещающегося в ладони. Чеченцы, народ впечатлительный и любознательный, ощупывают аппарат, цокают языками и скромно завидуют улыбающемуся глупой улыбкой Хрону.

В обед все возвращаются в отдел. В 15.00 новый сбор на новую зачистку.