Комендантский патруль - Артур Черный

На вечернем разводе Тайд на целую неделю объявляет осадное положение. В город в очередной раз входят боевики. Куда, когда и сколько — военная тайна. Ждут целую колонну бандитов, замаскированную под армейское подразделение. Чтобы не перепутать нас с врагом, Тайд запрещает надевать камуфляжи.

Между прочим, бандиты давно поняли и уже приняли на вооружение эту тактику. Теперь они маскируются именно под сотрудников милиции, так безопасней и, безусловно, выгодно; там, где не всегда пропустят военного, почти всегда включат зеленый свет милиционеру, будь он даже простым рядовым чеченской милиции.

С 08.00 завтрашнего утра город закрывают. Через блокпосты будут проходить только те, кто имеет грозненскую прописку.

Среди местных жителей ходит такой анекдот:

«Пастух спустился с гор за солью. На пути в Грозный стоит блокпост. Пастух подходит к блоку, его встречают бородатые боевики с оружием, спрашивают:

— Ты кто? Куда идешь?

— Я пастух. За солью в город иду. А вы кто?

— А мы боевики. Слух прошел, что в город должны боевики войти. Вот мы и вышли из города посмотреть, кто там войти собирается».

В ознаменование доброго начала новых суток, ровно в 00.00 часов, меня и еще троих пэпээсников всовывают в ночной наряд на 26-й блокпост.

На Минутку выставлена группа из двадцати пяти наших сотрудников плюс комендантский БТР. Впервые в этом году в Грозном введен комендантский час.

Один из ретивых водителей, каких здесь пруд пруди, не останавливаясь на окрик, пытается на Минутке проскочить мимо патруля. Шустрый пулеметчик из солдат комендатуры, заранее проинструктированный командиром и спрятанный от площади дальше по дороге, простреливает на машине сразу два колеса. Подбитая «девятка» катится еще несколько метров на расплывшихся, как блины, шинах и замирает у обочины.

На 26-м блокпосту непривычно сухо. Последние горячие дни вытянули из его нутра запах плесени, свели зеленую ее сырость и наполнили блок горячим, не остывающим воздухом. Жара бурлит между глыб теплого бетона, мешает дышать и затягивает в сон.

На пост приходят два красноярских омоновца, они рассказывают о том, что местные жители покидают Грозный. Сегодня через 30-й блокпост прошли несколько десятков нагруженных вещами машин, все говорят о том, что боевики уже в городе. Наши пэпээсники перетолковывают появившиеся в эти дни слухи о том, что в Грозный на два-три дня войдет сам Басаев и что не сегодня завтра начнется светопреставление…

Пэпээсники уходят спать в машину. Я забираюсь на «кукушку».

Ночной город живет собственной жизнью. Вереща над нашими головами в неразличимой тьме, проходят две вертушки. Со стороны Старых Промыслов раздаются одиночные автоматные выстрелы, где-то со скрежетом ухает разрыв снаряда, доносится свист взлетающих над заставами «сигналок»… Проснувшись от дневного затишья, в огрызающуюся неспокойную ночь всовываются жерла пушек Пыльного. От артиллерийских ударов вздрагивают монолиты блока, потрескивает сыплющийся в щели песок.

С первыми лучами восхода мы, ночной наряд, уносим ноги в отдел.

В обед Рэгс объявляет построение, и всех, кто имел несчастье выйти на плац, расталкивает на Минутку, 26-й блок и по разным перекресткам.

Около двадцати человек наряда, мы весь день бесцельно просиживаем перед 26-м постом.

С наступлением вечера на блоке остается только его суточный наряд, мы же покидаем негостеприимные каменные стены.

Я набираю из цистерны ведро теплой, нагревшейся за день воды, полоскаюсь в нем за зданием общаги, стираю майку с носками и иду ужинать. Вот вся беда только в том, что самого ужина еще нет, его только предстоит сварить. Сквозняк с Опером уходят в кафе, а я трясу в углу пустой бумажный мешок из-под макарон, пытаясь набрать хотя бы кружку. Но отдается оттуда только эхо. Бросив на плечо автомат, я бегу догонять товарищей.

Наш отдел вновь на казарменном положении. С чем это связано, точно никому не известно. Кто-то говорит о том, что боевики спустились с гор и стоят лагерями на подступах к городу, кто-то, наоборот, что те вообще уходят из Чечни в Ирак, где им предстоят схватки с американскими солдатами.

Вот уж в чем в чем, а в последнем многие из нас с удовольствием бы поучаствовали под одним знаменем с боевиками. Я бы даже бесплатно.

Добрый старый Рэгс, безучастный к нашим судьбам, отправляет с самого утра каждого участкового на свой участок с задачей разведать местонахождение боевиков, пересчитать их и по возможности если не взять «языка», то, на худой конец, хотя бы всех перебить. Одновременно с этим он грозно предупреждает, чтобы никто далеко не расходился, так как «построение может быть объявлено в любую минуту, и те, кто на нем будет отсутствовать, получат по строгому выговору». Рэгса хватает за пятки смертельный страх при одной мысли о том, что в какой-то момент он останется в отделе один.

Обрадованные таким поворотом дела, что ничего не надо делать и никуда не надо идти, контрактники расползаются пролеживать свои продавленные кровати. Примолкшие и недовольные чеченцы, собиравшиеся на день домой поесть и помыться, хмуро толкаются во дворе, а потом исчезают в неизвестном направлении.

Построение, которое должно было начаться в любую минуту, разбудило меня только в обед. Пересчитав нас по головам и недосчитавшись каждого второго, Рэгс трясет перед строем какой-то мятой бумажкой и кричит:

— Я вас научу в дисциплине находиться! Вот — это рапорт, — тыкает пальцем в свой листок, — на тех, кто не хочет работать! Кто не любит работу и не хочет выиграть войну! Такой же рапорт будет и на вас!..

Мы как можем врем за своих пропавших товарищей: мол, те работают в поте лица, боевиков ищут, себя не берегут…

С построения Рэгс отправляет нас осуществлять прием граждан на своих участках. Это в городе, где, судя по очередному накалу страстей, со дня на день ждут вторжения.

Я, Толстый Бармалей и Нефтяник, в «газельке» последнего, сидим у пустого здания ПУ-4. Нефтяник, пришедший в отдел неделю назад и поставленный на нашу зону взамен сгинувшего в мае, но уже воскресшего в июне Неуловимого, рассказывает о своем житье-бытье до службы здесь. Он приходится каким-то родственником Рэгсу, раньше, где только не работал, лишь бы не работать. Нефтяник постоянно смеется и совершает тысячу мелких ненужных движений. Бармалей, не пропускающий ни одного случая подковырнуть, спрашивает:

— А ты в психбольнице раньше не служил? Наполеоном там не работал?

Около двух часов мы просиживаем в машине, пьем минералку и считаем оставшиеся минуты. На проверку должен приехать, как и обещал, сам Рэгс. Но трусливый начальник так и не появился.

21.00 5 июля. Неровно построившись на плацу, обвешанные разгрузками и оружием, мы требуем на руки боевое распоряжение на комендантский патруль, без которого отказываемся выполнять боевую ночную задачу. В малиновом закате вечера немногочисленный и мятежный наш строй, неуверенно поглядывая друг на друга, дерзит начальству. Рэгс сначала пытается запугать нас криком, потом просто шумит, а в конце начинает уговаривать. Никто не двигается с места, Гарпия, один из главных возмутителей спокойствия, кричит: