Другая Вера - Мария Метлицкая

«Нет, нет, глупости, – останавливала себя Вера. – Робка прав, там нельзя было оставаться. Там пахло бедой. Да и содержать дом, давно обветшавший дом нам не по карману. Нет, все мы сделали правильно, и Робка умница, молодец».

Их последнее совместное лето, конец июля, тоже было прекрасным – в конце июня Вера наконец сдала госы и получила диплом. И ощутила себя самой счастливой на свете – как же она гордилась собой: справилась, окончила институт, получила профессию, родила сына и вернула семью. Вот только муж огорчал – стал нервным, дерганым, чужим, отдалился от них с Вадиком. То и дело заговаривал о том, что перспектив никаких, все плохо и отвратительно, кругом одна ложь и нечего делать вид, что все хорошо. Все это – самообман! Никогда и ничего здесь не будет! Такое глубокое болото, что выбраться из него невозможно.

– Неужели ты не видишь, как нас затягивает? Кого медленнее, а кого быстрее? – кричал он, ходя взад-вперед по комнате, и только ожесточался на ее слабые возражения:

– Ну все же живут, Робка, все как-то устраиваются, приспосабливаются.

– При-спо-са-бли-ва-ются? – по слогам повторял он. – А я не хочу! Не хочу, слышишь? Ни приспосабливаться, ни пристраиваться, ни смириться, как ты предлагаешь. Меня тошнит, понимаешь? От всего, слышишь? От их идеологии, в которую, уверен, они не верят и сами. От их съездов, лозунгов, призывов. От вечной лжи, по-крупному и по пустякам. От пустых полок, от невозможности носить то, что тебе нравится. От их колбасы из бумаги. От их бравурных маршей и красных полотнищ. От трупа вождя, который смердит. От их маразма и старческих брыл. Но главное – несвобода! Я не свободен, Вера! Ты понимаешь? Это тупик!

– Какой свободы тебе не хватает? – начинала раздражаться Вера.

Он окидывал ее презрительным взглядом и демонически хохотал:

– А, ну раз вам, милейшая, это требуется объяснять, то говорить мне с вами больше не о чем, извините.

– Прекращай паясничать, – устало отвечала Вера. – Хватит цирка, ей-богу.

Это повторялось почти каждый вечер. Вере безумно хотелось спать, а тут политические дискуссии, декларации, громкое возмущение. Вера умоляла Роберта говорить потише – слышимость в доме была прекрасной. На это он отвечал:

– Не хочешь слушать? Правда глаза колет?

Вера начинала плакать, а он хлопал дверью и уходил.

Вера действительно боялась за него: статью за тунеядство еще никто не отменял. Правда, Томка опять выручила, оформила нерадивого муженька подсобным рабочим к себе в магазин.

Томка приезжала в Москву пару раз в год, и они с Верой шли «посидеть» в хороший, известный ресторан, например, в «Арагви» или «Прагу». Томку там знали, и проходили они беспрепятственно. Важный швейцар в золотых галунах распахивал перед ними двери. Вера стеснялась непривычной роскоши и страшно робела из-за своего скромного, почти нищенского наряда, хрустального, слепящего глаза блеска люстр, тугих, белоснежных, накрахмаленных скатертей, услужливо склоненных официантов, подливающих ей вино.

В этих богатых интерьерах она особенно остро чувствовала себя нищенкой, Золушкой, самозванкой, попавшей сюда случайно, – не дай бог, распознают и выгонят. А вот Томка вела себя как рыба в воде: поджарая, сухая, с прекрасной стрижкой и маникюром, в дорогих импортных шмотках и обуви, в бриллиантах и золоте. Держалась небрежно, ела мало и только самые деликатесы – черную икру, крабы под майонезом, осетрину. А голодная Вера мела все подряд – салат столичный, лангет, мороженое. Неужели есть люди, которые едят все это чаще чем два раза в год?

Исподволь разглядывая ее, Томка вздыхала:

– Ох, Верка! Ну что ты нашла в этом… своем? Ну чем он тебя зацепил, а? Нет, ты скажи, подруга! Вот честно – не понимаю, но очень хочу понять, честно! Ну во всем же никчемный! Прости, Вер! Ох, не сошлась бы ты с ним после смерти баб Лары, сейчас бы наверняка была в шоколаде.

Вера старалась не обижаться и отмахивалась:

– Не понимаешь? Все ясно, ты не любила, – пыталась отшутиться она.

– Любила – не любила, – не поддерживала шутки Тамара. – Да при чем тут это? Жизнь надо строить, понимаешь? Мужик должен эту жизнь если не украшать, то уж точно облегчать, понимаешь? А твой? Он же, – Тамара пощелкала сухими, увешанными кольцами пальцами, подыскивая слова помягче, – он же хомут на твоей шее. Цепи пудовые. Виселица, Верк! А ты? Ты же красавица, умница! Трудяга такая!

Вера смеялась и предлагала закончить разговор. Обсуждать свою семейную жизнь ей не хотелось.

Своими делами Тамара делилась с большим удовольствием. Жила она теперь с горячим кавказским парнем по имени Гоча. Понятно, что занимался этот Гоча не пойми чем: игрок, картежник, катала. А еще фарцовщик и отчаянный гуляка. Красавец. Тамарка сгорала от страсти. Говорила, что все понимает, любовник ее – ничтожество, вытягивает из нее деньги, пропадает неделями, она для него – кошелек и временное пристанище. Но ее так тянет к нему, что ничего поделать она не может, да и не хочет – зачем? Все у нее есть и всего вдоволь. В то время Томка открыла еще и антикварный. Бабульки со всех окрестностей несли ей свой хлам. Иногда попадались и ценные вещи: фарфоровые статуэтки, серебряные сахарницы, подсвечники и что-то из ювелирки. Дом – полная чаша; машина, работа. Тряпок и обуви целая комната, цацок – увешайся. Кабаки, курорты – всего и по горло. А вот любви нет, это да. Да и вряд ли будет – с Тамаркиным-то жизненным опытом! А вот секс – это да! И отказываться от этого она не собирается!

Вера слушала молча, опустив глаза от неловкости. Томка часто теребила ее:

– А как у вас с этим делом?

Видимо, пыталась понять – не это ли так привязало и так держит ее скрытную и скромную подругу? Конечно же, от подобных разговоров Вера уходила. Но задумывалась: «А действительно – как? Кажется, ничего особенного, ничего такого, от чего, как говорит Томка, едет крыша». И тут же себя останавливала – как будто ей есть с чем сравнить! Будто у нее такой же богатый опыт, как у Тамарки! Да, ничего такого, чтобы сойти с ума. Нежность – да. Но еще и печаль… А может быть, жалость? Только к кому – к себе самой или к мужу?

Может, это и есть любовь?

* * *

В конце июля Роберт впервые заговорил об отъезде. Да, да, об отъезде. Куда? Да куда угодно, лишь бы сбежать отсюда, из этого вязкого и топкого болота, от этой бесконечной лжи и абсолютной бесперспективности.

Вера поначалу рассмеялась:

– Ты серьезно? Кажется, сегодня не первое апреля! – Позже, когда поняла, что муж не шутит, расплакалась: – Зачем, куда? Здесь наша родина, какая ни есть. Язык. Дом. Привычки. Чужбина? Кому, скажи, она стала матерью? Вспомни русскую эмиграцию: поэтов, писателей, художников – тоска по родине, по родным берегам. Никто, слышишь, никто не обрел там душевного покоя! Быт, говоришь? Тряпки и колбаса? Да, согласна. Но быт и родина – несопоставимые вещи, слышишь? Лично для меня несопоставимые – извини.

Разговоры эти, ставшие ежедневными и бесконечными, выматывали и опустошали ее.