Маршалы Сталина - Юрий Рубцов

Сталин, похоже, заколебался в своем намерении арестовать маршала. Когда же и сам Жуков, глядя ему прямо в глаза, твердо отверг какую-либо причастность к заговорщической деятельности, ситуация и вовсе переломилась. Вождь пока ограничился высылкой маршала из Москвы, направив его командующим Одесским военным округом.

Следует, наверное, оговориться, что это была не первая попытка расправиться с Жуковым. Еще до войны, когда в 1938 г. он командовал 6-м кавалерийским корпусом, начальник политотдела входившей в состав корпуса 4-й кавдивизии некий Тихомиров инициировал разбирательство партийного «дела» будущего маршала. Жуков не стал покорно выслушивать возводимую на него в ходе партсобрания напраслину, а перешел в контратаку. Это произвело на участников собрания должное впечатление, не решившихся на объявление командиру корпуса взыскания, чего добивались клеветники. «Ну а если бы парторганизация послушала Тихомирова и иже с ним, что тогда могло получиться? Ясно, — резюмировал Жуков, — моя судьба была бы решена в застенках НКВД, как и многих других наших честных людей».

Больше того, он дал телеграмму Сталину и Ворошилову о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности. Как знать, не она ли уберегла Георгия Константиновича от ареста? А вот его откомандированию летом 1938 г. на Халхин-Гол уж точно помогла.

Когда на совещании у Сталина решали, кто из командиров смог бы переломить неудачный до того ход боев с японцами, с подачи командующего войсками Белорусского военного округа Тимошенко всплыла фамилия Жукова. Сталину она была знакома, но вот в какой связи — он не помнил. Ворошилов подсказал: «Это тот самый Жуков, который в 37-м прислал вам и мне телеграмму о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности». «Ну, и чем дело кончилось?» — «Ничем, — ответил нарком. — Выяснилось, что для привлечения к партийной ответственности оснований не было».

Это, несомненно, подавало кандидатуру Жукова в выгодном свете. Когда же ее поддержал секретарь компартии Белоруссии П. К. Пономаренко, все сомнения у Сталина отпали.

Как известно, на Халхин-Голе Красная Армия одержала впечатляющую победу, надолго охладившую воинственный пыл японцев. «Я поехал туда с радостью, — рассказывал полководец, беседуя с писателем Симоновым. — А после завершения операции испытал большое удовлетворение. Не только потому, что была удачно проведена операция, которую я до сих пор люблю, но и потому, что я своими действиями там как бы оправдался, как бы отбросил от себя все те наветы и обвинения, которые скапливались против меня в предыдущие годы[15]… То, в чем меня раньше пытались обвинить, стало наглядной неправдой».

Как видим, неудачей закончилась и попытка расправиться с полководцем сразу после войны. Недруги, однако, со своими планами не расставались. Через непродолжительное время Жуков, продолжавший оставаться членом ЦК ВКП(б), был приглашен в Москву на пленум. Что произошло дальше, рассказывает он сам: «…Пленум приступил к обсуждению персональных дел отдельных членов ЦК. Семь человек, выведенных из состава ЦК, один за другим покинули зал заседаний. И тут я услышал свою фамилию. Каких-то новых фактов, доказывающих мою вину, не было приведено. Поэтому, когда мне было предложено выступить, я отказался от слова. Оправдываться мне было не в чем. Состоялось голосование, и меня вывели из состава ЦК.

Как только руки голосовавших опустились, я поднялся со своего места и строевым шагом вышел из зала…».

Раньше благоговейную тишину этого зала нарушали лишь неисчислимые здравицы в честь вождя да площадная брань в адрес «оппортунистов всех мастей», а тут — печатный шаг старого солдата, сознающего свою правоту. Словно вызов послушно-агрессивному большинству. Как знать, согнул бы маршал перед диктатором всегда прямую спину, покаялся бы в несуществующих грехах — может, беду и пронесло бы стороной. Но Жуков был из другой породы. И потому не сетовал на судьбу, логично ожидая новых неприятностей.

Начиная с 1946 г., были арестованы многие его сослуживцы. В 1948 г. волна арестов возобновилась, захватив бывших члена военного совета 1-го Белорусского фронта К. Ф. Телегина и командира 2-го гвардейского кавалерийского корпуса В. В. Крюкова (каждый из них был осужден на 25 лет заключения). Из старых соратников Жукова выбивали показания все по тому же вопросу — заговорщической деятельности.

…Еще и сегодня можно услышать, что в нашей стране лишь до войны имели место репрессии, а вот после нее — ни-ни, царила социалистическая законность. Строки из письма Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Крюкова, направленного уже после смерти Сталина в ЦК партии, — здесь лучший довод против. «После соответствующей обработки в тюрьме я был вызван к зам. н[ачальни]ка следственной части полковнику Лихачеву, который сразу мне заявил: «Помни, что ты теперь уже не генерал, а арестант, и разговоры с тобой будут коротки. Если ты вздумаешь запираться в своих показаниях, будем бить тебя, как Сидорову козу»… «Но позвольте, — я ему говорю, — я же только пока что подследственный и никем пока что не разжалован». «Иди сюда, — и Лихачев подводит меня к окну, из которого видна улица. — Вон видишь там народ, вон где подследственные, а ты уже осужден, от нас на свободу возврата нет, дорога одна только в исправительные лагеря».

Крюкову задавались одни и те же вопросы: «Бывал на банкетах у Жукова и Буденного и др.?» — «Да, бывал». — «Какие вопросы решались там?» — «О каких вопросах вы говорите? Были банкеты, как и каждый банкет: пили, ели, веселились, вот и все». — «Врешь, перестань упорствовать, нам все известно». — «Если вам все известно, что же вы от меня хотите? Уличайте меня тогда фактами». «Я буду тебя уличать не фактами, а резиновой палкой. Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него?» «В чем же заключается мое восхваление Жукова? Я не знаю, где бы это воспрещалось участие на банкетах, причем официальных». — «Все ваши банкеты это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков».

Пока из арестованного безуспешно выбивались нужные следствию показания, были составлены протоколы, куда вписали все, что было «нужно». «Примером, — указывал Крюков, — могут служить следующие протоколы: на вопрос следователя «бывал ли у вас на квартире Жуков?» — я ответил: «Да». — «О чем велись разговоры и в частности, что Жуков говорил о контрударе под Москвой?» — Я ответил: «Жуков не распространялся в подробностях об этом контрударе. Он сказал очень коротко. Вызвали к Верховному Главнокомандующему и сказали: вот задача, вот план, вот средства. Москву надо во что бы то ни стало удержать, вот и все». Из моего ответа у следователя в протоколе появилось (примерно): Жуков умалял достоинство Верховного Главнокомандующего».

(К слову, как только Георгий Константинович получил в июне 1953 г. письмо от Крюкова, он обратился к Хрущеву с просьбой освободить генерала из заключения, охарактеризовав его как «одного из добросовестнейших командиров, храброго в боях против гитлеровских захватчиков».)

Абакумовцы арестовали также многих из тех военных невысокого ранга, кто находился в непосредственном окружении маршала и потому мог рассказать о деталях его быта, личной жизни. Им удалось «сломать» адъютанта Семочкина, который дал дискредитирующие Жукова показания.