Если честно - Майкл Левитон

– На самом деле, вышла очень забавная история, – ответил я и охотно рассказал ей о том, как мне хронически не везло на собеседованиях, о том, как Чарли меня все же нанял по доброте душевной, и о том, как я оказался паршивым ассистентом. – Чарли сказал, что готов порекомендовать меня на любую креативную должность, кроме должности ассистента.

К моему облегчению моя собеседница снова рассмеялась.

– Обязательно ему позвоню, – пообещала она.

В итоге меня взяли. В первый же мой рабочий день эта девушка рассказала мне о телефонном разговоре с Чарли.

– Его версия оказалась еще забавнее вашей! Сказал, что вы – тот еще крендель, но не нанять вас было бы глупостью.

– Справедливо, – ответил я.

В тот первый вечер в клубе я записал имя девушки в костюме – Ева. Я не пропускал ни одного ее выступления. Она выходила на сцену в черной толстовке с капюшоном, рваных серых джинсах и черных ковбойских сапогах. Я посчитал, что это ее обычный облик, а в первый вечер она надела костюм только из солидарности со своим партнером. Его, кстати, нигде не было видно – возможно, они расстались. Мне казалось, что, будь у нее парень, он тоже приходил бы на каждое выступление своей гениальной девушки.

Она играла на неизвестном мне маленьком деревянном инструменте с тремя струнами, похожем на узкие гусли, который она вешала на перевязь. Причем играла она на нем как на гитаре. В этом мы были явно похожи – оба играли на чем-то небольшом. На сцене Ева всегда была собранной и весьма серьезной. Она всегда смотрела куда-то поверх зрителей и никогда ни о чем не говорила между песнями.

Однако, несмотря на то, что я стал постоянным гостем на ее выступлениях, она упорно меня не замечала. Обычно я сам подходил познакомиться со всеми, кто мне нравился, но в случае с Евой я почему-то ужасно нервничал и надеялся лишь на то, что рано или поздно нас представит друг другу кто-нибудь из общих знакомых.

За первые полгода пребывания в Нью-Йорке я уже успел несколько раз сам выступить в клубе, а пара-тройка новых знакомых даже приглашали меня выступить с ними где-то еще. Вскоре я уже играл вместе со своими любимыми музыкантами по нескольку раз в месяц. Но с Евой я все еще так и не познакомился.

Однажды я заметил ее среди зрителей, когда выступал сам – вероятно, она пришла послушать одного нашего общего друга, у которого я в тот вечер был на разогреве. В результате у меня никак не получалось сосредоточиться на собственных песнях – я не мог перестать думать о Еве. Я постоянно забывал слова и брал не те аккорды, поскольку меня отвлекало осознание того, что я вспотел под софитами, и мысли о том, как отталкивающе я, должно быть, выглядел.

Стоило мне только сойти со сцены и сесть за один из столиков, как ко мне сразу подсела Ева, едва не заставив меня тут же разрыдаться.

– Эй, классные песни, – сказала она. – Я Ева.

– Я знаю, – ответил я. – Мне твои тоже очень нравятся. Не пропускаю ни одного твоего выступления.

Она нахмурилась, видимо, подумав, что я над ней издеваюсь.

– Нет, я серьезно, честно, – добавил я. – Многим кажется, что я шучу, когда говорю на полном серьезе.

Ева оценивающе смотрела на меня, пытаясь понять, как ей воспринимать эту информацию.

– Я правда прихожу на все твои выступления, – сказал я. – Просто все как-то не выходило познакомиться.

Казалось, она мне поверила, но комментировать мои слова никак не стала. Вместо этого она быстро предложила сыграть как-нибудь вместе, оставила номер телефона, сказала, что рада знакомству, и вернулась за свой столик к друзьям, с которыми пришла в клуб.

На следующий день я позвонил ей и оставил на автоответчике короткое сообщение со своим именем и номером. Остаток дня я провел, гадая, вспомнит ли она меня по имени, и кусая локти из-за того, что не напомнил в сообщении детали нашей встречи. Вечером, когда я играл в своей квартире в гордом одиночестве, она перезвонила мне и позвала пропустить по стаканчику чего-нибудь в одном баре в Бруклине через полчаса.

– Так мы же хотели поиграть вместе, разве нет? – спросил я и тут же пожалел о своих словах. Не дав ей ответить, я добавил: – Забей. С удовольствием подъеду!

Выбранный ею бар отличался решетками на окнах и железными прутами, украшавшими почти все детали интерьера; сидя в нем я ощущал себя запертой в клетке птичкой. Вероятно, мы забавно смотрелись за одним столиком: Ева была в рваных джинсах и черном худи с поднятым капюшоном, а рядом с ней сидел я в ветхом сером костюмчике из комиссионки и в темных очках в широкой оправе.

Ева начала задавать мне стандартные вопросы: откуда я родом, как давно живу в Нью-Йорке, сколько у меня братьев и сестер и так далее. В какой-то момент она спросила о том, какие у меня родители, что меня несколько удивило – странный вопрос для первой встречи в баре. Впрочем, это не помешало мне на него ответить.

– Родители у меня очень честные, – сказал я ей. – Да и вообще вся моя семья. Отец умеет видеть все и вся насквозь, он сразу замечает любые ошибки, подмены понятий и лицемерие.

– Хм-м.

Еву такой странный ответ явно сбил с толку, но и заинтересовал.

– Они все еще вместе, твои родители?

– Ой, там, на самом деле, очень смешно вышло! – я с готовностью принялся рассказывать ей о разводе мамы с папой, поскольку сам считал эту историю интересной и забавной. – Мы с семьей каждое лето ездим в одно место – я его называю семейный лагерь…

Ева внимательно слушала мой рассказ, сосредоточенно нахмурив брови. Когда я сказал, что мама ушла от отца к кому-то из лагеря, она скривила рот в явном отвращении.

– Но мы все равно продолжили ездить в лагерь все вместе: с папой, мамой с и ее парнем!

– Стоп, – сказала Ева, живо заинтересовавшись. – То есть твои родители продолжают общаться и проводить вместе время даже после развода?

– Ну да, – ответил я.

Ева залезла своими маленькими цепкими руками в карман толстовки и выудила оттуда шариковую ручку. Придвинув к себе салфетку, она склонилась над столом и начала рисовать, явно пытаясь таким образом скрыть от меня свое лицо надвинутым на голову капюшоном.

– У моих предков все не так, – сказала она. – Они даже имена друг друга слышать не желают.

– Потому, что все еще любят друг друга, или потому, что ненавидят? – уточнил я.

– Первое, – ответила Ева. – Во всяком случае, хочется так думать.

За то время, которое ушло у нас на обмен этой парой фраз, на салфетке Евы уже проступили очертания штрихового портрета молодой девушки ангельского вида с милыми пухлыми щеками. Я начал выражать свое искренне восхищение ее рисунком, говорить о том, как неожиданно и здорово было видеть, как из-под ее руки совершенно обыденно вышло нечто столь прекрасное, а я ведь даже не знал, что она рисует. Пока я говорил все это, Ева пририсовала мультяшного кривозубого монстра с щупальцами, растущего подобно паразиту прямо из головы девушки. Рядом со ртом монстра она нарисовала рамочку для речи, но ничего в ней не написала.