Эффект бумеранга - Александр Звягинцев

От скрипа ржавых шпангоутов давно отслужившей свой срок субмарины, прерывистого стука разболтанных клапанов в машинном отделении, свиста пара в проходящих через отсек трубах и горизонтальной болтанки сводило скулы, а к горлу подступала выворачивающая наизнанку рвота.

Задраенные в одном из полуосвещенных отсеков субмарины, пленники-громилы от ужасающей духоты и нехватки кислорода казались полудохлыми рыбами, выброшенными на сушу. Труднее всех приходилось «борову». По его телесам ручьями тек пот, а из забитого пеной беззубого рта потрошителя бразильских проституток с шумом вырывался воздух, будто под ребрами у него кто-то раздувал кузнечные мехи. Остальные лежали вповалку и громко стонали. Лишь серб, привалившись к вибрирующей перегородке, бубнил под нос какую-то тоскливую славянскую песню. Легче всех справлялись с нехваткой кислорода и духотой Ли Фан и Сарматов. Погруженные в глубокий медитативный транс, они почти не дышали. Испугавшись такого состояния Сарматова, серб даже потряс его за плечо.

– Живой, братушка? – спросил он по-русски.

Сарматов скользнул по нему отсутствующим взглядом и, положив ладонь на вялую от духоты крысу Маруську, снова погрузился в транс…

…Сначала к нему пришли обрывки каких-то похожих на сновидения событий: люди со стрижеными затылками кружились среди стремительно несущихся льдин, картины ледохода вытеснили ночные горящие джунгли. На смену им явились вполне мирные картины: шумящее на ветру белоствольное дерево, широкая раздольная степь с жемчужными кучевыми облаками, улица до боли знакомого города и, как всегда, – улыбающееся лицо белокурой женщины. Мирные пейзажи снова сменились картинами боев: на улицы горящего восточного города пикировали самолеты с шестиугольными звездами на крыльях, падали в пропасть сметенные взрывами всадники, мощный взрыв поднимал в воздух большой восточный дом. Из пламени этого взрыва прямо на Сарматова пикировал черный вертолет. Из него вырывались огненные шлейфы. Вокруг Сарматова вспучилась земля, и сверкнула ослепительно яркая вспышка… Но вдруг из этой вспышки явственно возникла другая картина, от которой у Сарматова задрожали веки и полились слезы из глаз.

* * *

По весеннему разнотравью пластался над донской степью темно-гнедой конь. Развевался по ветру его соломенный хвост, грива хлестала по лицу ошалевшего от счастья пацаненка. Летела под копыта коня лазоревая степь и сливалась в пестрый нескончаемый ковер. Настоянный на полыни духмяный степной ветер высекал слезы из глаз пацаненка. Раздирая в неописуемом восторге рот, он кричал, стараясь перекричать шум ветра:

– Быстре-е-е-е-е-е, Черт-у-у-шка! Бы-ы-стре-е-е-е-е-е!!!

Гулом загудел под копытами Чертушки древний чумацкий шлях.

С головы скифской бабы, кривобоко стоящей на древнем кургане, взлетел степной орел и стал выписывать тревожные круги по поднебесью.

Суровый старик с вислыми казачьими усами смотрел с высокого берегового угора на пластающегося по шляху коня с детской фигуркой на спине.

Все быстрее и быстрее становится неукротимый бег коня, но пацаненок держится на его спине как приклеенный…

– Деда-а-а-а-а-а! – донесся до старика его голос. – Деда-а-а-а-а-а. Пла-а-а-то-о-он!!!

И теплели суровые глаза старика, а его жесткие губы трогала скупая улыбка.

Скоро маленький всадник скрылся в овраге, за белопенным цветущим терновником. Овраг вывел коня и наездника прямо к берегу реки. В каскаде серебряных брызг Чертушка ворвался в воду и резко осадил свой неукротимый бег. Пацаненок от такой неожиданности кубарем перелетел через соломенную конскую гриву. Прозрачные струи тихого Дона, реки вековечной казачьей радости и печали, приняли его в свои ласковые объятья и понесли все дальше и дальше от берега…

* * *

Из-под воспаленных век Сарматова текли крупные слезы, но он не замечал их, как и не замечал грязного отсека подводной лодки, корчащихся от ужасающей духоты среди переплетенья силовых кабелей и ржавых труб грязных людей.

– Деда, деда, деда! – шептали его губы и дрожали от пронзившей все его существо сладкой боли. – Я вспомнил тебя, деда… Вспомнил, деда Платона… И тихий Дон наш вспомнил, деду… Вспомнил!.. И теперь никогда, никогда не забуду…

Закрутилось колесо на двери отсека. Сначала показался Махмуд с тремя вооруженными арабами, а за ним и доктор Юсуф со шприцами на подносе.

– Поднимайтесь, свиньи, доктор Юсуф сделает вам прививки от малярии, гепатита, от укуса змей. Не советую сопротивляться! – заорал Махмуд.

У лежащих на полу громил не было сил не то чтобы сопротивляться, даже встать на ноги. Доктор Юсуф, брезгливо морщась и не заботясь о стерильности, торопливо сделал всем уколы. К Сарматову он подошел с заметной опаской.

– Док, скажи своим ублюдкам: пусть дадут в отсек воздух, иначе за них даже в аду вам не дадут ломаного гроша, – бросил ему тот.

– Свиньи! – сплюнул на «борова» Юсуф. – Для них и в аду жалко места. Но тебя, Джон… Тебя по милости всемогущего Аллаха ждет другая участь. Тебе предстоит испытать блаженство, которого удостаиваются лишь редкие смертные в краткий миг их пребывания на земле.

– От твоего блаженства у меня уже полны штаны, – с презрением отмахнулся от него Сарматов, а крыса Маруська с его плеча оскалила на Юсуфа острые, как иголки, зубы.

– Ты обижен, понимаю, но поверь, не все зависит от меня, – плыли маслом глаза доктора. – Но я открыл тебе великую тайну. И скоро, Джон, ты убедишься в этом. Очень скоро!..

– Пошел ты!.. – отвернулся от него Сарматов и, успокоив разъяренную Маруську, снова погрузился в транс.

И снова его освобождающаяся из долгого плена память, не соблюдая очередности, представила ему всю его жизнь, все его бескорыстное служение далекой северной родине. Память возвратила Сарматову и имя той белокурой женщины, которая постоянно возникала в его сновидениях. Он вспомнил, что ее имя Маргарита и что эта женщина родила мальчика – его сына и назвала именем его деда – Платоном.

И еще внутренний голос подсказал ему, что никто не должен догадаться, что к нему возвращается память, ибо непредсказуемой волею судьбы продолжается служение майора Сарматова своей стране, которой грозит опасность от сатанинских планов жестоких и коварных ее врагов.

Из состояния транса его вывело шипение в трубах и усилившаяся вибрация пола и бортов.

– Всплываем, – сказал Фан.

– Где всплываем? – не сразу возвращаясь в реальность, невпопад спросил Сарматов.

– Фан не знает где, – ответил китаец, – но, скорее всего, у берегов Камбоджи.

– С чего ты взял это, Фан?

– От архипелага Спратли до устья реки Меконг, которое находится в красном Вьетконге, двое суток хода, а мы шли чуть больше суток. Фан несколько раз участвовал в переходах по этому маршруту, когда служил в военно-морских силах Тайваня.