Мы правим ночью - Клэр Элиза Бартлетт

– Мне очень жаль, сэр… И мисс. Но это особый приказ полковника Гесовца. Никаких женщин.

Он и в самом деле выглядел так, будто ему очень жаль, но чем именно это было вызвано – сочувствием к ней или же опасениями, что теперь к нему проявит повышенный интерес офицер контрразведки – Линне сказать не могла. И в том, что Гесовец отдал такой приказ, вины бармена не было.

– Надеюсь, вы не будете препятствовать назначенному на базу офицеру Особого контрразведывательного отряда выполнять его служебные обязанности, – произнес Таннов.

Бармен опять сглотнул.

– Я… конечно же нет. Я не знал…

– Как вас зовут? – спросил Таннов.

Его голос прозвучал негромко, он хоть и улыбался, но без малейшего намека на теплоту.

Линне быстро встала и выпалила:

– Чай я допила, а больше мне здесь делать нечего. К тому же тут воняет, как в нужнике.

– Как скажешь.

Таннов последовал за ней, по-прежнему не сводя с бармена глаз. Тот, запинаясь, еще раз извинился и исчез.

Они молча вышли из доморощенного бара. Дождь немного утих. Очередная бродячая кошка быстро прошмыгнула из питейного заведения в сторону складов. Линне понятия не имела, как себя вести – благодарить Таннова за то, что он за нее вступился, или же ругать за злоупотребление властью.

Он перехватил ее взгляд.

– Теперь твоя очередь угостить меня сигаретой.

– У тебя паек получше моего, – пожаловалась она.

– И, соответственно, щедрее душа. Не будь такой жадиной.

Линне уже знала, каким он может быть мелочным, поэтому достала портсигар и протянула ему, чтобы он получил все, что хотел.

– Что с тобой? – спросил он, сунув сигарету в рот.

– Ничего.

– Ты как-то странно на меня посмотрела. И скривилась, когда я угостился сигаретой.

Надо же, а она и не заметила. Но когда он зажег на кончиках пальцев искру, чтобы дать ей прикурить, Линне чуть было от него не отпрянула. «А ты стал другим», – подумала она. Вот в чем была проблема. Ей и в голову не приходило, что несколько месяцев в Контрразведывательном отряде могут до такой степени его изменить. Война заявляла свои права на человеческую жизнь – так или иначе.

Возможно, он прочел ее мысли. Уголки его рта самую малость приподнялись, губы расплылись в грустной улыбке.

– Это по-прежнему я, – произнес он, – и изменился не больше тебя. Это всего лишь работа.

Линне приподняла бровь, он устало откинул назад голову.

– Нет, я серьезно. Думаешь, наша жизнь только в том и состоит, чтобы ловить изменников и шпионить за бойцами полка?

– Ну почему? Еще угрожать несчастным барменам, – не удержалась от язвительного замечания Линне.

– Он повел себя, как настоящий козел. Я говорю правду, Линне. Наша работа окутана такой завесой тайны только потому, что окружающим самим это нравится.

Линне иронично фыркнула. Таннов, может, и забыл, кто у нее отец, но она же не какая-нибудь крестьянка, узнавшая о скаровцах из сплетен подруг. «Скаров» создали специально для того, чтобы хранить секреты. Создали, чтобы тайной стал он сам.

– Это не шутка. Спроси меня о чем-нибудь. О чем угодно, касающегося моей работы.

Она искоса бросила на него взгляд. Что за игру он затеял?

– Ну хорошо. Чем ты сегодня занимался?

– Слушал радио, потом читал переписку личного состава. И могу тебе сказать, что девушки вашего полка на удивление законопослушные, даже скучные граждане. По крайней мере пока.

– А тебе приходилось кого-нибудь допрашивать?

– Я обязан был пройти соответствующую подготовку.

Он выпустил в воздух тонкую струю дыма, тут же смешавшуюся с его дыханием.

– Правильно отработать приемы… просто так, на всякий случай.

– А в пытках ты участвовал? – не отступалась она.

Он засмеялся.

– Дай мне малость передохнуть.

– Неужели ты думаешь, что на этой базе действительно есть предатели? – спросила она.

Он пожал плечами.

– Офицеры контрразведки должны быть на каждой базе. Многие из наших предпочитают действовать ближе к фронту, и мало кто соглашается работать с Узорным воздушным флотом. И что бы я ни думал, это не имеет никакого значения.

Вот оно. Вот в чем он изменился. Он больше не отвечал напрямую, когда ему задавали вопрос. Да, говорил в открытую, как друг, но при этом ухитрялся не сказать ни слова о том, что ей больше всего надо было от него услышать.

Зажженный кончик его сигареты отклонился в сторону. Пока он опять не обвинил ее в неприязненном к нему отношении, Линне спросила первое, что пришло в голову.

– А ты правда можешь принимать другой облик?

Его желтые глаза сузились. Она готова была поклясться, что на одно мгновение его зрачки превратились в две вертикальные щелочки. Затем он моргнул, и они опять приняли нормальный вид. Если, конечно же, их желтый цвет вообще можно считать нормальным.

– Это зависит от того, какой облик ты имеешь в виду.

Кончик сигареты вновь повернулся к ней.

– Куда пойдем? В столовую? Или, может, прогуляемся?

Ни один из этих вариантов не предусматривал, что они разойдутся в разные стороны. В столовой было бы безопаснее, там ее со всех сторон окружали бы свидетели, те самые девушки, которые шептались у нее за спиной и подглядывали, для виду натянув на глаза челки.

– Давай прогуляемся, – решила она, и они двинулись в путь.

Посреди этой слякоти они были одни, если не считать выставленных по периметру базы часовых да пары железных гонцов, которые бежали, то и дело оскальзываясь, чтобы побыстрее оказаться под какой-нибудь крышей. Даже у этих механических созданий эмоций было больше, чем у Таннова. Теперь Линне придется сушить форму у небольшой печки в казарме. Но дождь хотя бы смыл застоявшийся запах пепла и машинного масла.

– Раньше все было по-другому, – спустя какое-то время заметила она.

– В том числе и для тебя, – ответил Таннов.

– Они хотят быть солдатами, но совершенно не думают о том, что для этого нужно делать. Я подсказываю им, как следует себя вести – Кослен в жизни бы не стал никому помогать, – а они меня за это ненавидят. Парням от этого весело… А вот мне нет…

Она не знала, как все толком объяснить, – точнее, не понимала, с чего начать. Девушки ее презирали. Парни насмехались. Зима использовала ее, пытаясь оказать давление на врагов ее отца. Гесовец относился к ней с пренебрежением. В ее жилах с такой силой запульсировал гнев, что пальцы полыхнули жаркими искрами, чуть не испепелив сигарету.