Фронтовое братство - Свен Хассель

Но никто не спрашивал. Обезьянья Рожа канул в мрак забвения.

Наутро канадская авиация совершила налет на Гамбург, и район, где жил Браун, превратился в море огня.

Малыш, взглянув на Легионера, сказал:

— Слава Богу, что мы решили сходить туда вчера! Иначе бы опоздали. И тогда уже не попали бы в сад Аллаха, где вечно цветут цветы, Гроза Пустыни!

— Не нужно смеяться над серьезными вещами, — мягко упрекнул его Легионер.

— Вам нужно установить контакты, — сказала Дора. — Они необходимы, как витамины.

Красавчик Пауль был хорошим контактом. Он отправлял людей на виселицу или освобождал от призыва в соответствии со своими планами. Если не видел выгоды для себя, никому ничего не делал. Отказываться сделать кое-что для Доры ему было невыгодно. Когда она позвонила, он приехал.

Красавчик Пауль был одной из самых зловредных гадюк в Третьем рейхе, но у Доры имелась сыворотка против его укуса.

Она смеялась, почесывая штопором толстые бедра, когда провожала взглядом отступавших эсэсовцев.

Дора налила Красавчику Паулю джина, который он вылил в раковину, будто едкую кислоту.

Малыш жалел о вылитом джине. Штайн и пехотный унтер тоже.

Нас выписали из госпиталя в среду. Начальник, Oberstabsartz доктор Малер, все время бормотал, расхаживая и размахивая руками. Пожимая нам руки, смотрел каждому в глаза и говорил что-нибудь приятное.

На прощания у нас ушло три дня. Малыш превзошел себя свинскими выходками в публичном доме. Девицы не забудут его до самой смерти.

Мы с Легионером основательно напились в «Урагане» у Доры. Дора пила вместе с нами. Время от времени она что-то бормотала под нос и смотрела на Легионера. Курила одну за другой манильские черуты. Пепельница была полна до краев.

Мы сидели в узкой нише, невидимые благодаря мягкому красному свету.

— Твой абсент отдает гнилой лакрицей, — сказал Легионер.

— А ты марокканский сводник, — язвительно ответила Дора.

— Что будешь делать после конца войны? — спросил я только для того, чтобы не молчать. Ничто другое в ту минуту не шло на ум.

Легионер допил то, что было в стакане, и щелкнул пальцами Труде, девице из Берлина; та подошла и наполнила стакан снова. Хотела унести бутылку, но Дора схватила ее за руку и прорычала:

— Оставь!

Труде скривилась от хозяйкиной крепкой хватки и хотела что-то сказать, но резкое «пошла вон, корова!» заставило ее во всю прыть броситься за стойку.

— Что буду делать после конца войны? — негромко произнес Легионер, будто разговаривая сам с собой.

Видно было, что он напряженно думает. Он отпил глоток и подержал жидкость на языке.

— Первым делом влеплю тебе несколько затрещин за такой глупый вопрос. — Отпил еще немного и стал вертеть стакан, пристально разглядывая цветные отражения. — Первые две недели буду мертвецки пить с утра до ночи. Потом надо будет перерезать глотки парочке знакомых. Если смогу заставить себя, — добавил он через несколько секунд. — Может, займусь какой-нибудь нелегальной торговлей.

— Женщинами, небось? — вмешалась Дора.

— А почему бы нет? — спросил Легионер, приподняв брови. — Торговать все равно чем. Кое-где женщин не хватает, а редкий товар стоит дорого. Встреться мы лет двадцать назад, ты принесла бы мне хорошую прибыль, толстозадая сучка. Я напивался бы вдрызг на те деньги, что заработал на тебе, а ты развлекалась бы с целым батальоном в каком-нибудь публичном доме в Алжире.

— Скотина, — вот и все, что сказала Дора по этому поводу.

— Давайте еще по пиву, — предложил я.

Мы добавили в каждый стакан по двойной порции абсента.

— Он очищает почки, — сказала Дора.

— После пьянства и торговли шлюхами, — продолжал Легионер, — после того, как перережу горло парочке типов, занятия которых мне не нравятся, тихо уйду на покой, буду жить богачом по ту сторону океана. В каком-нибудь месте, где нет гнусной полиции.

И рассмеялся этой мысли.

— Ты даже сам не можешь заставить себя поверить в это, — сказала Дора. И прикурила сигару от только что докуренной.

— Merde, что ты в этом понимаешь? Почему мне в это не верить? — Легионер взвинчивал себя. — Sacre nom de Dieu, почему я не смогу торговать шлюхами? Я мог продать даже тебя, хотя ты принесешь мне всего одно су.

— Придурок, — сказала Дора. Но не обиделась. — Хочешь, скажу, что ты будешь делать, когда развяжешься с гитлеровской войной? Бросишься в первый попавшийся французский вербовочный пункт подпишешь контракт на двадцать четыре года службы в Иностранном легионе!

Легионер посмотрел на Дору. Смотрел довольно долго. Длинный шрам, шедший от лба через нос, раскраснелся — казалось, кровь вот-вот прорвется сквозь тонкую кожу. Загасил недокуренную сигарету в блюдце с соленой соломкой.

От вращающейся двери донесся шелест. Его издавала шторка над дверью гардеробной, состоящая из нанизанных на нить раковин, какие можно видеть в Южной Испании и на Филиппинах. Ее давным-давно подарил Доре один боцман. Впоследствии он пошел ко дну вместе с линкором «Бисмарк» в Северной Атлантике.

Как-то вечером этот боцман крикнул в лицо гестаповцу :

— Плевать мне и на тебя, и на Адольфа!

И когда тот выхватил пистолет, запустил стаканом ему в голову. Стоявшая чуть позади Дора взмахнула набитым камнями чулком. Глухой удар. Через два дня гестаповца обнаружили в канаве в дальнем конце Гамбурга.

На другой день боцман ушел в море. Возвратясь, он принес Доре нить перламутровых раковин. Когда они вдвоем вешали ее над дверью, Дора продавила ногой сиденье тростникового кресла. Их это очень рассмешило. После этого они основательно выпили.

Боцман уехал в Киль. Его только что призвали на военную службу. Это было в тридцать девятом году. Дора виделась с ним еще раз перед тем, как он вышел в море на линейном корабле, названном в честь государственного мужа.

Умер боцман в ледяной воде, бранясь и крича. Чайка выклевала ему глаза, макрель объела обгорелую ногу.

— Проклятая свора! — это были последние слова, которые он выкрикнул (по-английски) перед смертью.

Легионер отпил еще глоток пива.

— Значит, вот что ты думаешь?

Голос его был странно тихим.

— Альфред, — сказала Дора необычайно мягким для нее голосом. — Оставайся со мной. Можешь валяться в постели весь день и напиваться, когда захочешь. Собственно говоря, как только сбросишь мундир, тебе незачем протрезвляться до конца жизни.

Слезы блестели в глазах этой грубой женщины — или то был оптический обман? Эти глаза были ясными, как вода, и безжалостными, как у кобры, когда она вонзает зубы в кролика. Да, Дора плакала. Она сжала руку Альфреда Кальба. Он ответил ей тем же.