Космическая тетушка - Елена Хаецкая

Теперь я бродил совершенно как пьяный, а в доме непрерывно бурлила бессмысленная, пустая жизнь: дед читал какие-то книги и тратил кучу времени на переписку с товарищами и оппонентами, с которыми без конца обсуждал социальные проблемы. Отец руководил компанией и организовывал «корпоративные вечеринки», которые сам же называл «кор-противными». Тетя развлекалась, как истинная пиратка. Все это оставалось вне пределов сверкающего мира, куда переместились Гатта, Феано и я. Только мы в нашем внутреннем, замкнутом садике обладали полноценным бытием; только мы дышали густым, насыщенным воздухом; только наши наслаждения были истинными. Все прочие с их маленькими, легко удовлетворяемыми желаниями влачили поистине нелепое существование. С нашей точки зрения, они просто зря коптили небо. Раз уж так сложилось, и они задержались на земле дольше положенного.

Когда листва пожелтела, и зима начала напоминать о смертности растений, отец решил отметить очередной юбилей фирмы грандиозным пикником на реке Пхон.

В верхнем течении Пхон – широченная водная магистраль; в Дельте она оказывается на равнинной заболоченной местности: кажется, будто река расползается по широченной долине и исчезает в камышах и осоке. Там водятся двоякодышащие рыбы с рудиментарными ножками – главный аргумент еретиков-эволюционистов, утверждающих, что Бог сотворил только основные виды животных, например, земноводных вообще, а потом попустил им эволюционировать из одного вида в другой; а также главное блюдо во время водных пикников.

Дельта Пхона – место гнездовищ самых разных птиц, поэтому лицензия на проведение здесь праздника стоит очень дорого. На каждую рыбу, которую дозволяется поймать, выдается отдельное разрешение. Кроме того, установлено вознаграждение доносчику на тот случай, если кто-нибудь во время рыбной ловли или пиршества нанесет ущерб птичьим гнездам. Но у нас обычно обходится без эксцессов, потому что наша семья любит птиц. Как-то раз дедушка самолично избил палкой одного довольно значительно служащего компании, который спугнул с яиц самку лохматого клювана.

Клюваны красивы – как и все в Дельте. Это белые, крупные птицы с горбатыми красными клювами и сильными лапами. Когда плоты медленно скользят, раздвигая осоку и обнажая под ней черную гладь воды, головы клюванов видны среди желтых стеблей. Некоторые поворачиваются в нашу сторону и глядят с равнодушным любопытством; кожистое веко быстро натягивается на выпуклый блестящий птичий глаз и снова исчезает; хохолок на макушке то встопорщивается, то приглаживается.

Плотов целый караван – не меньше десятка. Каждый оборудован палаткой и плиткой на синтетическом угле (разводить настоящий огонь в Дельте категорически запрещено). Присмиревшие приживалы сидят под навесами, поджав ноги, или трудятся изо всех сил, старательно налегая на длинные шесты.

Медленно Дельта раскрывает нам свои объятия, и мы входим в нее все глубже и глубже, и густые заросли остролистых водных растений, высоких, как копья, охватывают нас со всех сторон.

Я лежал на самом краю маленького плота, где: кроме меня и Гатты, были еще Феано, какая-то ненужная рыжеволосая девица, которая все время болтала, и двое приживал: однорукий старичок и мужчина лет сорока по эльбейскому счету (или тридцати двух по счету Спасительной Земли). Этот мужчина меня особенно заинтересовал, и поначалу я все его разглядывал: он был щуплый, с жидкими волосами и мелкими, мятыми чертами гримасничающего личика. Он был жилистый, но какой-то очень ничтожный. Старичок страшно им помыкал: жми сюда, толкай здесь.

Нашему плоту выдали острогу и дозволение убить одну рыбу. Гатта не спешил с охотой. Лежал, растянувшись, на плоту и смотрел, как над ним плывет небо. Иногда опускал в воду руку и срывал травинку, которая потом долго еще тянулась за плотом. Я видел, что мой брат счастлив, и почему-то был счастлив сам.

Ненужная девица наконец заметила, что с нею никто не разговаривает, и замолчала, делая вид, будто любуется пейзажем.

Мы миновали отмель, где собираются стаи бело-желтых бабочек, и спугнули целую тучу. От мелькания маленьких крыльев зарябило в глазах, так что я зажмурился. Некоторое время плот был весь обсижен бабочками. Они ползали по обнаженным рукам и волосам Феано, а она тихо смеялась.

Гатта даже не смотрел на нее. У моего брата был такой вид, словно это он подарил Феано всех этих бабочек и теперь чрезвычайно доволен результатом – только вот виду не подает. Постепенно они исчезали. Последнюю прихлопнул однорукий старичок.

День был долгий и полный значительных событий. Один из плотов случайно раздавил рыбу с ножками и таким образом израсходовал свою лицензию на лов. Поскольку на этом плоту находился дедушка, караван тотчас был остановлен, и двое дедушкиных фронтовых друзей переправились на соседний плот. Там ни за что не хотели отдавать им свою лицензию.

– Если господин Анео не видит, куда направляет плот… – возмущались на плоту-жертве.

– Поговори еще! – напирали старички-ветераны. – А ну, давай лицензию!

– Острогой, острогой их! – выкрикивал дед, волнуясь у себя в шалаше.

– Он вполне может ее сварить, – из последних сил сопротивлялись осажденные. – Она совершенно годится в пищу!

– Холуи! Лишь бы жрать! – вознегодовали старички, а дед надрывался:

– Хватит болтать! Хватайте ее! В морду их, в морду!

Истерзанные останки рыбы шлепнулись на плот. Печальный розовый глаз смотрел с сырых бревен мертво и загадочно. Рыба как будто сама изумлялась тому, что ей столь внезапно открылась загадка жизни и смерти.

– Вот вы ее и варите! Давай лицензию, сволочь, сказано тебе!

С этим решительным словом старички вырвали лицензию и вернулись к деду, который встретил их шумным ликованием.

Ловитву назначили на ночь, когда в черной воде покачиваются звезды, потревоженные плотами, и то и дело вспыхивают зеленоватые огоньки – глаза рыб, нашей добычи. Рыбы не любопытны и им безразлично происходящее в воздушной стихии; они выглядывают только для того, чтобы сделать вдох. Вот тут-то и время нанести удар острогой, быстро и точно, как бьет клюван. Обычно остроги у нас раздают взрослым членам семьи и немногим близким друзьям. Гатта уже второй раз получал острогу. Сейчас она лежала рядом с его вытянутой рукой. Лицензия в водонепроницаемой пленке была приклеена к древку и запечатана штампами службы ветеринарного учета.

Я как будто утонул в полудреме. Блаженство охватывало меня со всех сторон, оно было и справа, и слева, и над головой, и под плотом. Куда ни глянь – везде хорошо. Рыжая девица, наша соседка по плоту, дулась и куксилась, пока однорукий старичок не снабдил ее замусоленной планшеткой скабрезных анекдотов, которую извлек из своей походной сумки. После этого они вдвоем стали угощаться чем-то из той же сумки, и старичок взялся учить ее жизни. Девица моргала, то и дело удивляясь, но попыток избавиться от старичка не делала и даже раскурила для него ядовитое зелье из трубки.

Незначительный человечек с шестом, оставленный без понуканий, воспрял духом и толкал наш плот сильно и ровно. Ветерок шевелил волосы Феано, гладил ее щеки и наполнял глаза слезами.