Человек без собаки - Хокан Нессер

— М-м-м… да нет, — сказал он вслух. — Нет, странным он мне не показался. Скоро явится, и все выяснится. Может быть, он решил, что вы собираетесь ехать после ланча. Или пошел покупать рождественские подарки.

Эбба, казалось, некоторое время обдумывала предложенную Кристофером версию, но потом вновь пристально уставилась на сына. Но тот был непоколебим.

— О чем вы говорили вчера вечером?

А это уж не твое дело, госпожа прокурорша, сформулировал он и внутренне усмехнулся.

— Ни о чем особенном. Он сказал пару слов про Упсалу.

— Вот как? И что же он сказал про Упсалу?

— Что учиться интересно, но довольно трудно.

— Он упоминал Йенни?

Кристофер подумал.

— Разве что так, мальком.

— Мельком.

— Что?

— Мельком. Ты сказал — мальком. Малек — это малек, а мельком — значит, мимоходом.

— Извини.

— Неважно. И ничего другого?

— В смысле, о чем мы говорили?

— Да.

— Немного о дяде Роберте.

— В самом деле? И к какому же выводу пришли?

— Ни к какому. Разве что он ведет себя как-то странно.

— Еще бы, — буркнула Эбба. — Но это к делу не относится. На сегодняшний день меня мало интересует ваше мнение о моем брате. Но если вспомнишь что-то насчет Хенрика, то мы — и я, и папа, и дедушка, и бабушка — настоятельно просим, чтобы ты с нами немедленно поделился.

— Конечно. — Кристофер изобразил легкое возмущение, и, по-видимому, ему это удалось. — Ты что думаешь, мне не хочется поскорее отсюда уехать? Знал бы что-то, тут же сказал.

Она сделал короткую заключительную паузу.

— Хорошо, Кристофер. Я тебе верю.

И Эбба вышла из комнаты.

Болван, болван, старый болван, подумал Кристофер, когда за матерью закрылась дверь. Где тебя носит?

Он посмотрел на часы. Без одной минуты двенадцать.

В два часа снова пошел снег. В доме Германссонов только что закончился ланч — истербанд[38]с тушеной картошкой; Карл-Эрик очень любил это блюдо, но сегодня ел без аппетита. Впрочем, аппетита не было ни у кого. Ели едва ли не в полном молчании, потом перешли в гостиную пить кофе с пончиками, но и там продолжали молчать. Кристофер кофе не пил. Он прихлебывал рождественский муст и изучал выражение лиц взрослых. Что, интересно, у них в голове? Он угадывал раздражение, недоумение, тревогу. Фрустрация — вспомнил он ученое слово. Все вопросы, которые можно задать, уже заданы, и никому не хотелось начинать по второму кругу. Все догадки, все рассуждения были пережеваны раз десять. Машину уже загрузили, она стояла в полной готовности перед воротами гаража. Проблема была только в том, что один из пассажиров исчез.

Страх. Пока еще никто не упомянул это слово. Никто не хотел его произнести, держали под замком, но Кристофер ясно чувствовал, что его преимущество перед остальными, преимущество знания, постепенно исчезает — ему тоже становилось все страшней и страшней. Конечно, он знал больше, чем другие. Он знал, что Хенрик ночью ушел на тайную встречу с любовником по имени Йенс (хотя полной уверенности у него не было: откуда в Чимлинге взяться Йенсу?). Ушел и ушел, но почему он не вернулся утром или хотя бы к ланчу? Этот вопрос становился все более навязчивым с каждой минутой.

Хенрик исчез. Роберт исчез. Ничего более странного в жизни не видел, решил Кристофер Грундт.

— Пять минут третьего, — бесцветным голосом произнесла Розмари Вундерлих Германссон, словно это сообщение могло навести на какую-то мысль.

Единственным результатом ее слов было то, что на виске Карла-Эрика вздулась вена и начала сокращаться и извиваться, как дождевой червяк, — уже не в первый раз за утро, подумал про себя Кристофер. Значит, дед тоже не в своей тарелке. И еще у него что-то странное с веком, нависает над глазом, и вид, как у пьяного. Но в том, что дед за сегодня не выпил ни капли, он был совершенно уверен.

У папы Лейфа, напротив, нависали оба века, они почти закрывали глаза, и Кристофер решил, что он сейчас заснет. Отец был непривычно молчаливым, по нему было видно, что у него нет никакой теории, которая могла бы объяснить пропажу их непогрешимого, по крайней мере до сегодняшнего дня, сына.

Мама Эбба ушла в себя, словно бы сосредотачивалась перед сложной операцией, чреватой серьезными осложнениями. Или решала уравнение, где в ответе должен быть Хенрик, но подхода к решению никак не могла найти, хотя уж кто-кто, а она должна была бы решить это уравнение сразу.

Кристофер вздохнул и без особого желания взял еще пончик. Тушеная картошка лежала в желудке тяжелым комом, и он начал подумывать, не пойти ли ему наверх и не поспать немного — и картошка рассосется, и время пройдет быстрее. Нет, все же лучше остаться и быть в курсе событий — что случилось? Или не случилось?

А вот что и в самом деле случилось: дед Карл-Эрик встал с кресла, сунул руки в карманы брюк и подошел к окну. Покачался немного с пятки на носок, не поворачиваясь к собравшимся, и произнес следующее:

— Дело обстоит так. В четыре часа мы, Розмари и я, должны быть в банке. Посмотрим, удастся ли вам уехать до этого времени.

— Совершенно ясно, что они… — начала Розмари, но осеклась, почувствовав, как ее захлестывает ярость. — Ты в уме, Карл-Эрик? Какой сейчас банк?

— А что — сейчас? — Карл-Эрик повернулся к ней. — У нас назначено время. Нас ждет Лундгрен, и семья Синглёв притащится аж из Римминге…

— Аж из Римминге! Подумаешь! Самое большее — тридцать километров. Как притащатся, так и утащатся. — Розмари уже не сдерживалась. — Тебе что, невдомек, что мы не можем оставить Эббу и Лейфа… и Кристофера одних в таком положении? Ты ведешь себя как психопат. Позвони и отмени встречу.

— Ну, знаешь…

У него на виске вздулась еще одна, доселе никак себя не проявлявшая вена. Но он не успел развить мысль, начатую словами «ну, знаешь», как его прервала Эбба:

— Папочка, пожалуйста, не сейчас. И мамочка, любимая, вам вовсе не надо ничего отменять. Это курам на смех — почему пять человек должны сидеть и ждать одного? Троих вполне достаточно. И к тому же… к тому же… я забыла, что хотела сказать.

Эбба внезапно заплакала.

Кристофер поначалу даже не понял, что это — он никогда не видел мать плачущей. Во всяком случае, не помнил. Но и плакала она довольно странно: звуки плача напоминали мотор, который ни в какую не хочет заводиться. Плечи поднимались и опускались, она начала дышать часто-часто, со странными всхлипами. Действительно, как мотор, подумал Кристофер, что-то разладилось с зажиганием, и каждый цилиндр всхлипывает сам по себе, никак не согласуясь с остальными.