Две Розы - Вера Колочкова

– Хм… Где-то я уже видел подобную сцену, в каком-то кино, кажется… – бурчал он обиженно, пытаясь натянуть одеяло на голову. Потом сел на кровати, сжимая руками болезную похмельную голову, проговорил то ли насмешливо, то ли страдальчески: – А, вот, вспомнил! Вчера по телевизору старую комедию гоняли, «Любовь и голуби» называется! Там Васина любовница Раиса Захаровна, когда Вася решил уйти, точно так говорила, слово в слово! Мол, скажи, какой мне надо быть, Васенька, я такой и буду! Очень смешно было, ага…

– Но ведь ты не уйдешь от меня, Гришенька, правда? – Алка не услышала в его голосе насмешливости.

А может, и услышала, да просто обижаться не захотела. Потому что другая у нее задача была – как бы не вылететь в одночасье из квартиры с московской пропиской да с красивой фамилии не соскочить. Это ж понятно…

А потом она принялась плакать. Даже не плакать, а скулить жалобно, как собачонка. А в перерывах между слезными приступами еще и рассказывала, как всю жизнь жила мечтой стать певицей… Хоть и росла в маленьком затерянном городке, в семье, где по воскресеньям пекут пироги и никто ни о чем глобальном не мечтает… А вот она да, она посмела мечтать. Но никто в ее талант не верил, и это так ужасно, просто хоть ложись и умри… В какой-то момент ему и впрямь ее жалко стало, и она это сразу почувствовала, заговорила еще горше, еще жалобнее:

– Мне ведь ничего не надо от тебя, Гришенька, ни прописки твоей, ни фамилии, совсем ничего… Мне надо, чтобы ты просто меня понимал… Чтобы верил в меня… Мне очень, очень нужна твоя поддержка, именно твоя, и ничья больше! Ну помоги мне, пожалуйста, очень тебя прошу… Только ты один можешь мне помочь, потому что… Потому что я знаю, что ты меня любишь… И я тебя очень люблю…

В конце концов он раскис и наобещал Алке золотые горы. То есть понимание обещал, веру в ее талант и поддержку. Именно то, что обещать всегда легко, а вот исполнить потом очень трудно. Но он честно старался, как мог…

Вот тут-то и началось! Алка таскала его за собой на бесконечные просмотры и кастинги, и он стоял в толпе таких же страждущих славы и сцены как идиот… И тихо возмущался про себя – это, что ли, называется поддержкой? Идти на поводу у взбалмошной бабы – это значит понимать ее и верить в ее талант?

Но ведь обещал… И если ты настоящий мужик, то слово свое держать должен. Или ждать, когда ей самой надоест. Есть еще и третий вариант выхода из этого дурацкого положения – сначала признать себя тряпкой и подкаблучником, а потом возмутиться этим же обстоятельством и бросить все к чертовой матери. И развестись.

И забыть, как дурной сон…

А потом он как-то устал даже и возмущаться. Потому что вдруг понял окончательно – никакого таланта у Алки нет, и никогда не было, и не будет. Амбиций много, а таланта нет. Все точно так, как говорят ей знающие люди на кастингах – мол, нет у вас голоса и даже органики нет. Многие ведь и без голоса только на одной органике да самобытности вылезают, а у вас – ничего… Ничего, кроме все той же болезненной одержимости. Но это уже вопрос не к нам, а к хорошим психиатрам…

Он снова попробовал с ней поговорить и все объяснить, но потом горько пожалел об этом. Алка стояла на своем, как стойкий оловянный солдатик. И от него требовала такой же веры в ее талант. Очень жестко требовала. Тем более и основания для такого требования вскоре появились – каким-то чудом ей удалось пристроиться на бэк-вокал к певице Мадлен. И началась какая-никакая, но все же гастрольная жизнь. И в этом была и хорошая сторона, кстати, – Алка перестала ждать от него понимания, веры в талант и поддержки. Да, все претензии как-то сами собой отпали, будто она уже самостоятельно достигла звездных высот…

Он быстро привык, что ее почти всегда нет дома. И что они практически совсем не пересекаются – то он в командировке, то она на гастролях с Мадлен. То есть с Марусей Остапенко, если быть точным. Но у Маруси хоть что-то за душой есть, какой-никакой голосишко да плюс юное обаяние, да плюс характер спокойный и выдержанный, да плюс любовник-продюсер, что очень даже немаловажно. Этот самый любовник-продюсер и придумал ей это сценическое имя – Мадлен. И раскрутил его, как сумел.

Не ахти как, но все же… Оказал очень серьезную поддержку, да.

А вот Алле с поддержкой, стало быть, не повезло. Какая может быть поддержка от менеджера, хоть и вполне успешного? Вот и напрашивается сам собой грустный вывод, что любой самый успешный менеджер в мужьях хуже самого плохого любовника-продюсера…

Выйдя из душевой кабины, он с наслаждением забрался в махровый халат, причесал перед зеркалом влажные волосы. Все-таки хорошо дома, как бы там ни было. А еще сегодня по телевизору будет футбол, полуфинал кубка конфедераций… И две банки пива у него в портфеле лежат, забыл их, кстати, в холодильник бросить… И вобла сушеная… Так что вечер заранее можно считать удачным. Красота!

Алка по-прежнему сидела на диване в гостиной, растопырив пальцы. Чего она их растопырила, наверняка лак уже давно высох? Еще и смотрит так, будто наехать хочет… Надо поскорее на кухню смыться, подальше от греха.

– Гриш, погоди! Я спросить хочу, Гриш!

– Ну? – обернулся он к ней недовольно.

– Гриш… Ты мне денег дашь? Мне очень деньги нужны. Надо что-то с концертным костюмом придумывать, сколько я могу выходить на сцену в одном и том же?

– А ты выходишь на сцену? Вроде вы с Настей где-то на задворках стоите, вас и не видно…

– Ну что ты опять начинаешь, а? Тебе обидеть меня хочется?

– Нет, что ты. И в мыслях нет.

– Так ты денег дашь, я спрашиваю?

– Хорошо. Дам.

– А сколько дашь?

– Сколько могу.

– А могу – это сколько?

– А мы что сейчас, торгуемся?

– Нет. Мы просто ведем диалог. Если он тебе неприятен, просто дай мне денег, и все. Молча дай.

– Хорошо. Даю молча.

Шагнул к креслу, выудил из кармана сумки кошелек, отсчитал несколько бумажек. Положил их перед Алкой на диван.

– А чего такое лицо недовольное, Гриш? Ну? Что тебе не нравится, скажи? – задиристо спросила Алка, прищурив свои зеленые глазищи.

– Да мне вся эта сцена не нравится. То, как ты требуешь деньги, не нравится.

– Тебе денег жалко, да?

– Нет. Я ж тебе объясняю, ты просто не слышишь… Ты привыкла слышать только себя, а интонация, с которой ты свои требования произносишь, не имеет для тебя значения.

– Ой, терпеть не могу, когда ты начинаешь умничать… Какая еще интонация, боже мой! Я просто у тебя денег попросила, вот и все!

– Попросила? Разве ты умеешь просить?

– А ты хочешь, чтобы я перед тобой на коленях стояла, да?

– Нет. Не хочу. Я совсем другое пытаюсь до тебя донести. Но ты меня не слышишь.

– Так объясни, я и услышу! Какая у меня уж такая особенная интонация, объясни?