Квартет - Василина Орлова

Любовь Петровна преподавала историю и в напряженные моменты начинала вести речь высоким штилем. Обычно это действовало. Как гипноз. Но сегодня Елена не даст себя увлечь этим мрачным пафосом.

Молодая учительница вперилась взглядом в увесистую брошь, утонувшую в кружевах на груди Любви Петровны. Брошь мерно вздымалась и опадала, как утлая лодчонка на высоких волнах. Елена была покорна, подобно двоечнику. «До слез доведет, — подумала она. — Только расплакаться не хватало. Нагрубить, что ли?»

Но портить отношения не хотелось. Да и не заслуживала этого директор.

— Милая, дорогая Любовь Петровна. Вы не представляете, насколько близко к сердцу я принимаю эти затруднения, как дорога мне школа. Но что же мне делать? Мне необходимо сейчас уйти, я просто не могу ждать.

Она произносила слова, чувствуя — мимо. Не достигают они цели — сердца грозного с виду педагога.

— И прошу вас, не задавайте вы мне вопросов. Не обременяйте лишними гирями мою и без того отягощенную совесть. Отпустите по-матерински, я хочу уйти.

— Елена Алексеевна, не могу же я удерживать вас силой. — пожала величественными плечами Любовь Петровна, в голосе укоризна. — Я просто хочу разобраться в ваших мотивах.

— Я бы тоже хотела в них разобраться. — с жаром произнесла Елена. — Поймите, всякое утро, когда я отправляюсь на работу, во мне сидит недовольство. Такое чувство, будто я гроблю свою жизнь, трачу ее не так, как надо. Это беда не только мне, но и моим ученикам. Они же все видят, им ясно, когда ты пришел не в том настроении, понятно, как ты относишься к своему предмету. Как быть, если не несешь сути, если все, что ты им говоришь, только слова. Тряпки, как вы выразились. Вы меня унижаете такими предположениями. Прошу, не держите на меня сердца.

— Девочка моя! — Любовь Петровна покачала головой с тяжелой короной волос. Эти волосы были уже тронуты сединой, и она не закрашивала ее. — Девочка моя, зачем же вы шли в педагогический институт?

Елена застыла. Перед мысленным взглядом пронесся вихрь: лето, вступительные экзамены, волнение, счастье. В самом деле, на черта ей тогда сдался филфак? Что, нельзя было на журналистику пойти?

Нет, было, было смутное сладкое желание, реяли прозрачные мысли, о пользе, которую она может приносить людям. О самом незаметном, скромном труде, в котором отрадно снискать уважение близких. Отнюдь не слава прельщала, не блеск и шум, другое. Как сказала Любовь Петровна? Подвижничество, вот именно. Вседневный подвиг.

Всегда ли Елена отправлялась на работу с тяжестью на душе? Ведь было и другое, когда с улыбкой входила в класс, и с замиранием сердца следила, как плутовские детские лица озаряются улыбками. Ее ждут, к ее урокам готовятся, тянут с мест тонкие руки, рвутся отвечать у доски.

Может, и правда, горячку порете, Елена Алексеевна? Еще не поздно все исправить, попросить Любовь Петровну забыть этот разговор. Минутная слабость, бывает.

Елена порывисто обернулась и с размаху наткнулась, как на ограду, на взгляд пристальных темных глаз величественной женщины.

И та устало качнула короной волос:

— Я подписала ваше заявление. Идите.

Ну, вот и все. Было из чего огород городить. Елена прислушивалась к гомону воробьев над школьным крыльцом. Свободна, как птица. Как птаха, вот именно. Воробей проскакал перед ней. И все-таки на душе было смутно. Елена тряхнула головой, отгоняя тревогу.

Надо же, смалодушничала в самый последний момент, чуть не перевернула все с ног на голову, чуть не затолкнула себя опять в ту же ловушку, в те самые сети. Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца.

Плотный поток авто перетекал на Якиманку. По капотам, бамперам, крыльям, тонированным стеклам текут линии разноцветных огней: витрины превращают город в подобие электронного лабиринта. Под негромкое жужжание автомобильного кондиционера Кирилл информирует Елену о том, что предстоит ей в ближайшее время.

Ей почему-то все вспоминается картинка на ее веере. Испанский танец фламенко — столкновение двух воль, поединок мужчины и женщины, кто кого покорит, переискрит, переспорит.

— Кто же этот штабной, с которым будем беседовать? Что требуется от меня?

— Штабной? — переспросил Кирилл. — А, редактор. Обычно вы не особенно раздумываете заранее о том, что от вас требуется. Я ошибаюсь?

— Не знаю.

— Действуйте как обычно, не оглядывайтесь ни на что, и не беспокойтесь ни о чем. Тогда все будет как надо. Только это от вас и требуется, ничего больше.

— Чувствую себя Лотовой женой, — усмехнулась она.

— Чьей женой? — снова не понял Кирилл.

— Не важно. Не оглядываться, это самое главное. Давно вы были за городом? — смягчая впечатление от своей бестактности, Елена спросила первое, что пришло в голову.

— За городом? Я не большой любитель природных красот, — сказал Кирилл. — Все эти березки, сиротливые осинки, выгоревшие под солнцем поля.

— Что вы, в лесу еще снег, наверное, не сошел, какие выгоревшие поля? — ее все время тянет противоречить ему.

— Ну, все равно. — улыбнулся Кирилл. — Не понимаю я этого. Букашки, травинки, вся эта пришвиновская благодать. Однажды попробовал пожить выходные один на даче, на второй день взвыл. Сосны кругом лохматые, ночью небо глазастое, никак заснуть не могу. Жалюзи не помогают, светит луна и светит. Даже думать в этой обстановке не получалось. В городе другое, ты держишь руку на пульсе.

— Не любите природу. — хмыкнула Елена. И подумала, что светсткий разговор у нее получается. Потренироваться немного и записная светская болтушка.

— Нет, почему же. Люблю. Но природа везде разная. Вот в Италии она мне нравится. Вообще Адриатика, Кипр. Я понимаю, это, может быть, странно звучит, Кипром да Мальтой давно уже все объелись, но я ничего с собой поделать не могу. У меня простые запросы. Чтобы тепло, море, ровный загар, хороший отель. Я не сноб.

Судя по тому, как он говорил о «Столичных новостях», им предстояло попасть в просторный офис со стеклянными перегородками и мерным компьютерным гудением, где пол устелен ковролином, а стены украшены серыми стендами. Против ожидания, редакция помещалась в небольшом приземистом помещении. Паркетный пол рассохся от времени, местами вспучился, а местами оголился, растеряв свое покрытие под пятами проходивших здесь журналистов. Штукатурка на потолке пошла трещинами и осыпалась.

И здесь уже бушует огненная Карина:

— Наконец-то, не прошло и года. — встретила она их скрипучим контральто. — Мы с Петр-Петровичем все жданки проели.

— Широкорад Петр, — отрекомендовался человек, и привстал из-за огромного старого стола, обитого зеленым сукном. Одной ладонью он пригладил сероватую поросль на голове, другую протянул для рукопожатия.

Это был незадачливый поклонник с выставки, любитель словесной экзотики и концептуальных конструктов.