Невинная кровь - Филлис Дороти Джеймс

— Давай покажу тебе кухню. Я там поставила телевизор. Захотим посмотреть — возьмем с собой кресла, они легкие.

Вспомнилось, как Хильда процедила сквозь зубы: «Бери уж сразу цветной. В камере-то быстренько отвыкают от черно-белых».

Возвращаясь в гостиную, девушка предложила:

— Я тут подумала, давай отдохнем дней десять, прежде чем искать работу. А пока можем прогуляться по Лондону или съездим куда-нибудь за город, как пожелаешь.

— Меня устроит и то, и другое. Только вот, знаешь, не хотелось бы в первую неделю ходить одной, особенно там, где много людей.

— Тебе и не придется ходить одной.

— И еще. Купим для начала какую-нибудь одежду? Пятьдесят фунтов из двухсот накопленных — небольшая трата. У меня ничего нет, кроме чемодана с тюремными вещами. От них бы надо избавиться.

— Замечательно. Люблю выбирать обновки. В Найтсбридже до сих пор распродажа, найдем что-нибудь приличное и недорогое. А твои вещи сплавим на рынке.

«Вместе с чемоданом», — чуть не прибавила Филиппа. Впрочем, за такую рухлядь не дадут и пенса. Утопить бы его в канале, и дело с концом.

Женщина опустила потертый чемодан на пол и, присев на корточки, принялась вынимать пожитки. Пару белых пижам положила на постель, вынула мешочек с туалетными принадлежностями, затянутый на шнурок, и большой конверт, который протянула дочери, глядя в прямо глаза.

— Здесь я описала все, что произошло с Джули Скейс. Пока не читай, подожди день-два. Знаю, у тебя есть право задавать любые вопросы о том случае, обо мне, о своем прошлом. Но лучше не надо. По крайней мере сейчас.

Девушка взяла конверт. Морис предупреждал ее: «Люди, пролившие чужую кровь, вечно стараются обелиться. Я не говорю о политических преступниках, о террористах, эти не станут напрягать мозги: оправдание, как и философию, им подносят готовыми, на блюдечке. Речь о простом убийце, каких большинство. Жертве его злодеяния уже никто не возместит ущерба, поэтому общество испытывает к нему особое отвращение. И если он только не душевнобольной, то непременно хочет примириться со своим поступком. Многие настаивают на собственной невиновности, упрекают обвинителей в несправедливости. Некоторые и сами в это верят…»

«А некоторые действительно невиновны», — вставила тогда Филиппа.

«Разумеется. И это главный неопровержимый аргумент в пользу отмены высшей меры. Далее, многие ищут прибежища в религии, официально раскаиваются, так сказать. Просто и красиво — заявить, что ты уверен в Божественной милости. После этого братья-человеки уже вроде бы и не имеют права упрямо настаивать на непрощении. Попадаются и выдающиеся личности, всегда готовые сыграть на тайных грязных чувствах людей. Кроме того, приводятся такие причины, как опьянение, моральная неустойчивость, провокация со стороны жертвы, тяжелое детство и прочие „смягчающие вину обстоятельства“, которые любой адвокат знает назубок. Преступники покрепче часто говорят о самозащите. Дескать, убитый получил не больше того, что заслуживал. Не забывай, твоя мать провела десять лет в тюрьме по такому обвинению, какого другие женщины не прощают. Значит, она достаточно сильна духом. И скорее всего неглупа. Должно быть, уже состряпала правдоподобную историю, осталось подогнать по твоей мерке, и дело в шляпе. Преступники — отличные психологи».

«Пусть говорит что хочет. Она моя мать, и никакие слова не изменят этого», — возразила девушка.

«Да, только для нее ваше родство может ровным счетом ничего не значить».

Филиппа выбросила неприятную беседу из головы. В самом деле, не стоит спешить с вопросами. Многое со временем прояснится и без них. В конце концов, впереди еще целых два месяца.

— Никакого права у меня нет. Мы вместе, потому что так захотели. Нам обеим это подходит. — Она помолчала и прибавила с кажущейся беззаботностью: — Между нами не будет никаких обязательств. Главное — каждая моет за собой ванну, и в квартире убираемся по очереди.

Мать улыбнулась:

— С этой точки зрения ты удачно выбрала соседку.

О каком еще выборе она говорит? Мэри Дактон отправилась мыться, а девушка зашла к себе в комнату и спрятала конверт в ящик прикроватного комода. Ее просили подождать. Филиппа, конечно же, потерпит, но не слишком долго. Девушка ощущала себя победительницей, почти ликовала. «Ни жизнь, ни смерть уже не властны над нашими узами. Ты здесь, потому что ты моя мама. И это единственное, что я знаю о себе наверняка. Я развивалась в твоем чреве. Это твоя кровь омывала мое тельце, твои мускулы вытолкнули меня на свет, на твой живот меня впервые положили отдохнуть». Матери понравилось жилье, и она совсем не против остаться с Филиппой. Похоже, все складывается удачно. Девушке не придется идти к Морису, признавать свою ошибку и выслушивать его знаменитое: «Я же тебе говорил».

Единственное послание, оказавшееся в почтовом ящике на следующий день, сообщало в напыщенном стиле, пересыпанном профессиональными жаргонными выражениями, что контракт с покупателями уже находится в процессе подписания. Норман прочитал письмо без удивления или особой благодарности. Так или иначе, дом необходимо было продать. Не считая того, что Скейс нуждался в гораздо большей сумме, чем накопил за долгие годы со скромной зарплаты, он просто не мог представить, как возвращается сюда после убийства. В доме не осталось ничего ценного, памятного, что хотелось бы забрать, даже снимков Джули. Мэвис уничтожила их все до единого. Достаточно взять чемодан с одеждой. Прочие пожитки и мебель можно продать при помощи одной из фирм, которые дают объявления вроде: «Быстро очистим жилище». Скорее всего их представителей вызывают в дома умерших одиноких людей, чтобы в спешном порядке удалить обломки никому не нужной судьбы и сэкономить усилия судебным исполнителям. Норману щекотала душу мысль о том, что в неизвестное будущее он вступает столь необремененным и что, попади он сейчас под автобус, никому в целом мире не придется изображать печаль. Долго же пролежит холодное, обвитое саваном тело, пока полиция тщетно будет разыскивать ближайших родственников, хоть кого-нибудь, кто взял бы на себя труд предать его земле. Стать полностью никем — вот она, пьянящая, безграничная свобода!

Отваривая на завтрак яйцо и насыпая растворимый кофе в чашку с горячим молоком, Скейс подумал, что внезапно стал сам себе интересен с тех пор, как всерьез начал готовиться к исполнению кровавого замысла. Пока не умерла Мэвис, жизнь походила на монотонную поездку на эскалаторе: движение есть, а прогресса нет, мимо равномерно проплывают красочные картинки синтетического мира, увеличенные снимки, перемешанные, точно в калейдоскопе, и каждый требует совершить определенное ритуальное действие. На рассвете — встать и одеться, в семь тридцать позавтракать, к восьми часам выйти из дому, через двадцать минут сесть на поезд, в полдень съесть бутерброды за рабочим столом, в конце дня — домой, поужинать в кухне с женой. Потом она садилась за вязание, а он располагался рядом, посмотреть телевизор. Семейные вечера целиком зависели от сетки программ. В те унылые годы Мэвис могла даже слегка поухаживать за собой перед просмотром очередной серии «Вверху и внизу»,[29]«Диксона из Док-Грин»[30]или «Саги о Форсайтах». Эта женщина давно уже не заботилась о своей внешности, чтобы понравиться мужу, зато меняла платье и красилась ради ярких призраков голубого экрана. Тогда и супруги ужинали прямо с подноса. Нельзя сказать, чтобы то было несчастливое время. О нет, несчастье — слишком настоящее чувство. Но теперь Норман прорвался в иные сферы, глотнул иного воздуха, который хотя и пощипывал ноздри, однако подарил иллюзию жизни.