Растление великой империи - Владимир Максимов

Но, спрашиваемся, существует ли такая альтернатива в современной России, есть ли люди, способные в нынешней ситуации взять на себя судьбоносную ответственность и попытаться спасти тонущий корабль?

Во время недавней поездки в Москву я встретился там с рядом представителей нарождающегося сегодня в России слоя финансистов и промышленников. Могу с уверенностью сказать, что при условии возникновения в стране политического, гражданского и правового порядка эти люди способны в течение трех-пяти лет повернуть разрушительный процесс вспять. Но, повторяю, только в условиях политического порядка.

Случаются исторические периоды, когда демократии необходимо самоограничиться, чтобы не рухнуть в хаос. Особенно — в России. В противном случае никакая сила в мире уже не в состоянии остановить разрушительную стихию, угрожающую сегодня современной цивилизации вообще, ибо в ближайшем обозримом будущем бывшая советская империя превратится в один сплошной Ливан, который своим, если так можно выразиться, гравитационным полем втянет в себя вначале Европу, а затем и весь остальной мир.

Подписав документ о Содружестве Независимых Государств, «брестские мечтатели» вкупе с их западными единомышленниками сочли, что наконец-то на территории бывшей империи наступит желанная стабильность, которая наконец-то позволит новому политическому монстру спокойно заняться восстановлением и переориентацией разрушенной экономики.

Но спрятать голову в песок — это еще не значит окончательно решить все проблемы. Этим «реформаторам» не следовало бы забывать, что на территории их стран нет ни единого этнически чистого уголка земли. В силу этого вчерашние проблемы Горбачева — это сегодняшние проблемы Ельцина (Татария уже, к примеру, требует независимости) и завтрашние проблемы Назарбаева, в республике которого коренное население составляет меньшинство, и послезавтрашние проблемы Шаймиева: Татария — это вообще языковой Вавилон. Трагический пример крошечной Грузии — лучшая модель грядущих событий. Увы, этому распаду нет конца.

Если мы действительно не осознаем нависшей над всеми нами смертельной опасности, не остановим этот распад, даже в случае необходимости силой, и не обеспечим этим эволюционное возвращение нашего общества в общечеловеческую цивилизацию через культуру и рынок, то, пользуясь метафорой известного анекдота, нам всем уже сейчас надо заворачиваться в белые простыни и тихо ползти на кладбище.

— А почему тихо?

— А чтобы не вызвать паники.

1992

С годами все чаще и чаще обращаюсь к лагерной литературе. Заново и заново перечитываю свой любимый «Архипелаг ГУЛАГ», «Колымские рассказы», «Крутой маршрут». Что тянет меня к этим и подобного рода книгам? Ведь у меня, честно признаться, вроде бы ничего общего с их авторами. Ни судьбы, ни близкого мироощущения, ни жизненных правил. Но вот ведь готов листать эти страницы до бесконечности, не теряя при этом к ним интереса. Скорее наоборот: интерес, как я уже сказал, с годами все возрастает.

Только в самое последнее время начинаю смутно догадываться, что, наверное, эти книги наиболее полно помогают мне открыть для себя тот мир, к которому я инстинктивно тянулся с первых своих сознательных лет — мир русской интеллигенции.

Я родился, вырос и вышел из самого массового слоя нашего общества — рабочих и крестьян, но, с детства окунувшись в книжный омут, как в нирвану, освобождающую от ужасающей повседневности, я мечтал вырваться из цепких объятий своей социальной среды, переиначить собственную судьбу и оказаться там, где живут, работают, мыслят другие, не похожие на окружающих, люди. Красивые, мудрые, сильные, озабоченные прежде всего не изнуряющим трудом ради хлеба насущного, но подвигом во имя малых сил и прекрасного будущего человечества.

Помнится, когда я впервые увидел живого писателя (это был Семен Бабаевский), с меня, как с Есенина при виде Блока, капал холодный пот. А когда к тому же он еще и подписал мне свой роман «Свет над землей», я почувствовал себя на седьмом небе от счастья.

Будем считать, что я Наконец вырвался. Переиначил. Оказался.

Познакомился и узнал поближе людей — не чета всеми теперь забытому советскому классику сталинских времен, но, увы, спасительного освобождения от прошлого так и не состоялось. Во вновь обретенной и столь долгожданной для меня среде я, к своему великому разочарованию, столкнулся с такой беспредельной аморальностью, с таким вызывающим цинизмом, с такой мелочной алчностью, по сравнению с которыми коммунальная атмосфера моих детства и юности видится мне из сегодняшнего далека озоновым раем.

Лагерная литература, на мой взгляд, с наибольшей откровенностью обнажает перед читателем психологический механизм, диктующий русскому интеллигенту способ существования и закономерности его поведения в обществе. И, к сожалению, я прихожу к малоутешительному выводу, что в основе этого механизма коренится крайний, почти патологический эгоцентризм.

В самом деле, если в обычной беллетристике автор может многое скрыть от нас за стилем, капризным воображением, даже интонацией, то в лагерной литературе в силу ее изначальной автобиографичности все обнажено, все как на ладони: голый человек на голой земле.

Почему, наконец, только что сдав свои партийные билеты, многие из них стыдятся искать виноватых в тех, с кем они десятками лет вместе соучаствовали во всех преступлениях системы? Одни — активно, другие — пассивно, но это, по моему глубокому убеждению, уже не имеет никакого значения.

Прочтите, к примеру, замечательные рассказы Варлама Шаламова. Вчитайтесь, вслушайтесь, как он люто, почти по-животному ненавидит всех, кому достается хоть на малую йоту лучшая, чем ему, доля: начальство, конвоиров, блатных, вольняшек, даже своих, таких же доходяг, как он сам. Все, по его мнению, рвут глотки друг другу, все хотят устроиться сытнее и получше, все чем-то обладают не по праву: хлебом, одеждой, легкой работой, женщиной. Страдает только он — автор — тонкий, чувствительный, справедливый и мудрый. Мне, мне, — кричит каждая его строка, — автору, принадлежит все это: хлеб, одежда, легкая работа и женщина!

Разумеется, он же ведь наизусть знает Блока. Вот наугад сцена из «Тифозного карантина»:

«Очевидно, дневальному казалось зазорным самому мыть полы — хотя бы и пять минут в день, — когда он в силах нанять себе «работягу». Это свойство, присущее русским людям, Андреев наблюдал и на прииске: даст начальник на уборку барака дневальному горсть махорки. Половину махорки дневальный высыпает в свой кисет, а за половину наймет дневального из барака пятьдесят восьмой статьи.

Тот, в свою очередь, «переполовинит» махорку и наймет работягу из своего барака за две папиросы махорочных. И вот работяга, отработав 12–14 часов смену, моет полы ночью за эти две папиросы табаку. И еще считает за счастье — ведь табак он выменяет на хлеб…

Дневальный хозчасти платит Андрееву иногда талонами в кухню. Это были куски картона с печатью, вроде жетонов — Десять обедов, пять вторых блюд и т. п. Так дневальный дал Андрееву жетон на двадцать порций каши, и двадцать порций не покрыли дна жестяного тазика».