Золото Роммеля - Богдан Сушинский

– А ведь стоило вам начать разговор с этой фразы, – с трудом приходил в себя фон Шмидт, – и вся наша встреча могла бы сложиться совершенно по-иному, во всяком случае, мы не потеряли бы столько времени.

– Она не могла быть произнесена раньше, чем мы познакомимся. Тем более что тот настоящий разговор, ради которого вас, оберштурмбаннфюрер фон Шмидт, потревожили, состоится не здесь, а на вилле Боргезе, расположенной неподалеку, на территории княжеского поместья «Кондоре-ди-Ольбия», где, собственно, нас и ждут, – взглянул араб на золоченые наручные часы, – через двадцать минут.

– В таком случае представьтесь по-настоящему, господин Джамал, поскольку имя ваше мне ни о чем не говорит, – со свойственной ему «деликатностью», потребовал барон фон Шмидт. – Самое время раскрывать карты.

– Шейх Джамал аль Саллех ибн Хайраддин, – тут же невозмутимо назвал себя бербер.

Оберштурмбаннфюрер поморщился и напряг память. Увы, ни запомнить названное имя, ни, тем более, увязать с ним какое-либо воспоминание из своего прошлого он так и не смог, только поэтому примирительно проворчал:

– Возможно, возможно…

– Европейцы знают меня как шейха Джамала Хайраддина, – тут же пришел ему на помощь араб, – потомка одного из первооснователей Алжира, коим стал Хайраддин из рода Барбароссы.

Но даже столь исчерпывающее представление пока что ни о чем оберштурмбаннфюреру не говорило. Для него важно было знать, какие реальные силы Джамал олицетворяет здесь, на Сардинии, а главное, каким образом тот связан с эсэсовской элитой, превратившейся в костяк французского «Иностранного легиона» и ОАС. Само упоминание Бербером о «Секретной военной организации» уже заинтриговало барона настолько, что все остальная выданная шейхом информация как-то сразу же поблекла.

Но когда Шмидт со все той же «свойственной ему деликатностью» грубо намекнул об этом алжирцу, тот не нашел ничего существеннее, нежели объявить:

– А еще посвященные неминуемо объяснят вам, что в моих жилах бурлит благородная гордыня ливийского[25], французского, арабского и германского принцев крови.

– И что из этого следует? – въедливо поинтересовался оберштурмбаннфюрер. Даже яхта в качестве подарка не смогла умиротворить его до снисходительного восприятия Бербера, хотя бы в качестве случайного собеседника.

– …Что в определенных арабо-французских и германских кругах меня рассматривают в качестве реального претендента на пост главы будущего алжирского государства.

«Вот теперь кое-что проясняется! – мысленно процеживал фон Шмидт слова, смешивая их с красным вином. – Даже если не удастся проглотить весь Алжир, эти мудрецы-генералы из ОАС готовы удовлетвориться очередным африканским бантустаном, со столицей, скорее всего, в Оране. Прикрывшись при этом президентским балахоном местного вождя. На первый случай, конечно…»

– То есть бравые французские генералы все-таки решили, что даже при полной поддержке полков «Иностранного легиона» без аборигенного правительства им, так или иначе, не обойтись, – воинственно осклабился фон Шмидт, пытаясь достичь апогея «свойственной ему деликатности». – Пусть это будет и не весь Алжир, а всего лишь какая-то часть бывшего государства…

– Такой вариант развития событий тоже не исключен. Тем более что за правительством этого государства будут стоять воины местных племен.

– О, да, полторы сотни лихих «бедуинов Сахары», врывающихся на своих верблюдах в «нафаршированный» танками и трофейными фаустпатронами Оран или в Алжир! В город Алжир, – мечтательно уточнил оберштурмбаннфюрер СС, глядя куда-то в поднебесную даль, словно уже видел, как, вместе с песчаным вихрем из глубин пустыни возникают верблюжьи эскадроны.

– Бедуинов будет значительно больше.

– Незабываемое зрелище! – проигнорировал его замечание барон, предаваясь собственным фантазиям. – Такая атака способна впечатлить кого угодно. Узнав о ней, русские наконец-то заткнутся со своим «непокоренным» Сталинградом.

Словесной реакции не последовало: Бербер умолк и вскинул подбородок. Зато теперь во взгляде его фон Шмидт явственно уловил отблески той самой «ливийской гордыни», которой сколько угодно способен был кичиться шейх Хайраддин. Тем неожиданнее оказалось его спокойное и вполне добродушное обращение к барону:

– Утверждают, что вы – единственный, кто знает буквально все – о происхождении «сокровищ фельдмаршала», формировании его «Африканского конвоя» и захоронении на дне моря «контейнеров с золотом Роммеля».

– Вряд ли мне известно абсолютно все, – отрубил фон Шмидт своим грубоватым, нахрапистым голосом.

– Однако молва твердит…

– Молва может твердить только о том, что в этой стране и в этом мире теперь уже вряд ли найдется человек, которому известно больше, нежели мне. Во всяком случае, мне есть что вспомнить, господин шейх.

– Не сомневаюсь.

– А вы усомнитесь! – буквально взревел фон Шмидт, угрожающе налегая на ребро столешницы. – Почему бы вам не усомниться? Теперь ведь появилось много любителей всяческих мемуаров и прочих воспоминаний. Да и сами вы предстаете передо мной в облике такого себе странноватого благодетеля-дилетанта.

…Однако шейха совершенно не интересовало, кем и в каком облике он предстает в эти минуты перед фон Шмидтом. Взглянув на часы, он поправил все более «разнузданно» сползавший узел галстука и, вкрадчиво как-то положив на стол, для официанта, несколько итальянских банкнот, решительно поднялся из-за столика.

– Через десять минут жду вас в княжеском поместье, барон, – все еще сохраняя высокомерие тона и взгляда, произнес он. – Там и продолжим наш разговор. Охранник в курсе происходящего, – бросил он уже на ходу. – Он встретит вас и проводит.

Оберштурмбаннфюрер иронично посмотрел вслед Берберу и снова взялся за бутылку. Он прекрасно понимал, что интерес к его персоне людей, которые стоят за шейхом, продиктован только одним – желанием выйти на след африканских сокровищ Роммеля. Многие из тех моряков и эсэсовцев, которые в теперь уже далеком 1943 году состояли членами корабельных команд «конвоя фельдмаршала» или же служили в подразделениях корабельной охраны в роли морских пехотинцев, ушли в небытие еще во время войны. Остальные же один за другим при самых загадочных обстоятельствах исчезали уже в пятидесятые годы.

Сам Шмидт сразу же после гибели рейха оказался в англо-американском лагере интернированных германских офицеров. Даже теперь, много лет спустя, он мог бы признать, что это были не самые худшие месяцы его жизни: наконец-то он вдоволь отоспался, отдохнул от войны и необходимости постоянно опасаться нападения охотников на «сокровища Роммеля», которых про себя называл «фельдмаршальскими егерями».