Наперекор земному притяженью - Олег Генрихович Ивановский

с тем мы имели и ряд существенных недочетов в работе… Имели место значительные недоработки конструктивного и эксплуатационного характера, что особенно опасно в тех случаях, когда от этого снижается надежность действия и особенно надежность действия спасательной системы… Я хотел в нескольких словах высказать и известную неудовлетворенность результатами физических исследований атмосферы… Собственно говоря, это было бы естественно, если бы это было началом работы, но ведь работы эти ведутся в течение шести лет, и самое прискорбное заключается в том, что мы сегодня ждали, что… работники Геофизического института выскажут какие-то предложения и возникающие отсюда положения, но ничего сказано не было. «Мы измеряли, мы брали, мы получили результаты с такой-то степенью точности, но мы не учитывали, что контейнер кувыркается, мы не учитывали аэродинамического фактора» и т. д. Правильно ли это, научна ли такая постановка вопроса?..»

Критика Сергея Павловича адресовалась не только смежным организациям. Своим доставалось куда крепче. Но в целом это была хорошая школа и для конструкторов, и для испытателей, и для производственников.

Этапы вертикальных пусков ракет оказались весьма эффективными. Даже после создания автоматических и пилотируемых космических аппаратов это научно-техническое направление продолжало совершенствоваться. Такие пуски ракет и сегодня являются важным моментом международного научного сотрудничества.

В декабре 1948 года с Капустиным Яром довелось познакомиться и мне. Намечались очередные пуски научно-исследовательских, или, как у нас их звали, «академических», «единичек». На одного из инженеров нашей лаборатории была возложена задача подготовки экспериментальной радиотехнической системы, и в помощь ему начальство решило направить меня.

Мой коллега уже раньше бывал в Капустином Яре — это он тогда привез нам первую информацию о пуске ракеты. Но в данном случае определяющим было то, что он имел право лететь на полигон на самолете, а я — нет. С чемоданом измерительных приборов я должен был ехать до Сталинграда поездом. «А там сориентируетесь на месте, на войне были, вот и давайте!» — только и сказал мне начальник лаборатории.

И вот оформлено командировочное предписание, в чемодане — необходимые для эксперимента приборы, — верхняя полка в общем вагоне. Я знал заранее, что по прибытии в Сталинград мне надо добираться до железнодорожной станции Паромная — это где-то за Сталинградским тракторным, в районе Рынка. Наши говорили, что там есть паромная переправа через Волгу. На левом берегу предстояла пересадка на местный поезд, следующий через Капустин Яр.

К Паромной от вокзала добирался на трамвае. Народу было мало. Трамвай несколько раз останавливался. Стояли минут по десять — двадцать. В вагоне то и дело переговаривались: «Опять ток выключили». — «Ничего, скоро дадут — поедем». Первое, что бросилось в глаза, когда я вышел из трамвая, упирающиеся в Волгу концы железнодорожных рельсов. Дальше был лед. Чистый, блестящий, словно отполированный. И никаких признаков паромной переправы… На берегу, у небольшого костерчика, сидели трое пожилых мужчин. Курили. Подошел к ним, с тоской спросил: «Люди добрые, как же перебраться на ту сторону?» И тут же получил исчерпывающий ответ.

— Валяй по льду, ножками.

— А можно пройти?

— А черт его знает! Вчера двое провалились. Но нынче ночью морозило будь здоров, да и сейчас студено, может, лед и выдержит…

Подошел еще парень, напросился в попутчики. Посидели, покурили и со словами «Господи, благослови!» осторожно ступили на лед. Ледок чистый, зеркальный, как наступишь — потрескивает, и видно, как из-под ноги в разные стороны подо льдом воздушные пузырьки разбегаются. А вот если вместо маленьких пузырьков лопнет один большой, да с треском? Вспомнилось мне болото на окраине Дубно в сорок четвертом…

— Вот что, парень, — остановил я попутчика, — давай подальше друг от друга держаться. Ежели кто провалится, так другой поможет.

Разошлись мы шагов на десять, идем дальше.

До середины реки добрались благополучно, а вот на середине… Черт бы побрал тот непутевый ледокол! Видимо, ночью пропахал он во льду дорожку, морозец прихватил взломанные льдины, и примерзли они одна к другой, образовав сплошную торосистую гряду. А каждая льдинка — по 2–3 метра в высоту, да еще и отполирована как зеркало. Как я ни пробовал, никак не преодолеть наклонную льдину. Хоть на четвереньках, хоть ползком — все равно юзом назад качусь. Хоть плачь! А гряде этой конца не видно. Не обойдешь. И куда ни кинь взгляд — одни мы на всей матушке-Волге. Но надо же как-то выходить из положения.

Снял я с полушубка свой, еще армейский, ремень, продел пряжку в чемоданную ручку, положил чемодан на льдину и толкнул его изо всех сил вверх, зажав зубами другой конец ремня. Чемодан перевалился за верхнюю кромку тороса и повис там. Теперь, держась за ремень, уже можно было на четвереньках забираться на гряду. Так и сделал. Потом с помощью того же ремня перетянул и попутчика. Мало-помалу добрались с ним до берега…

В небольшом помещении станции народу было набито столько, что не только сесть где-нибудь, но встать и то негде было. От махорочного дыма одно-единственное оконце казалось задернутым сизой полупрозрачной занавеской. Поезд, как с трудом удалось узнать, должен был подойти часа через четыре. Хорошо мне запомнился тот поезд — вагончиков пять-шесть, и таких, какие сейчас только в музее железнодорожного транспорта можно увидеть, да еще на старых фотографиях. Посередине вагона, под потолком, покачивался коптящий фонарь со свечкой, которая едва теплилась из-за отсутствия кислорода в обильно сдобренном дымом самокруток воздухе.

Наконец-то показался и Капустин Яр… Желтая, пыльная пустыня. Снега нет и в помине. Ветер гоняет клубки «перекати-поля». Ни во время войны, ни после бывать мне в таких краях не приходилось.

На попутке добрался до нашей базы. На рельсах стояли несколько железнодорожных вагонов, рядом — низенькие деревянные бараки, здание технической позиции. Комендант базы, внимательно изучив мои документы и поводив пальцем по бумажке, разграфленной на клеточки, обозначавшие номера мест в вагонах, изрек:

— Вагон номер семь, полка восемнадцатая, верхняя. Фотокарточки привез? Давай. Завтра за пропуском придешь.

Готовился очередной пуск «академической» ракеты…

В ту ночь наша группа должна была выехать на стартовую площадку для окончательной проверки установленного оборудования. К вагону подкатил «студебеккер», доставшийся от союзников в военные годы. В кабину к шоферу сели два наши инженера, а я с такими же «технарями», как сам, забрался в открытый кузов. Поскольку дорога предстояла неблизкая — несколько десятков километров по степи, в мороз, — то выпросил я на время у соседа по вагону настоящий тулуп — длинный, с высоким воротом. Надел его поверх своего полушубочка.

Поехали. Поднял я ворот тулупа, зажал коленями измерительный прибор, да и размечтался о чем-то… Что