Асино лето - Тамара Михеева

Потом, когда костер уже догорал, Ася сидела совсем близко к огню и сама себе улыбалась. Аквапарк! Здорово! А завтра они встречаются на рассвете с Василием Николаевичем и идут к Речному дарю. Он идет. Завтра, кажется, как раз среда. Только не прав Василий Николаевич: не такое уж бескорыстное дело ее сад.

— Это неважно, Асенька, главное — яблонька растет, тобою посаженная яблонька.

— Ой, а вас не раздавят? Осторожнее…

Королевский Уж прошелестел рядом с Асиными ногами и уполз в траву.

— Ася… — тихонько позвал кто-то.

— Сева! Привет! А нам первое место почему-то за сад дали!

— Почему-то?

— Ну… то есть., мы же не участвовали в «Трех Д». Нас даже в газете ругали, а потом… вот.

— Ну и что? Дело-то все равно доброе.

— А может, Василий Николаевич нам первое место присудил, потому что узнал, что это из-за Кольки? А не узнал бы — не дал. И тогда ведь нечестно.

— Все равно бы дал. Потому что никто раньше до такого не додумывался.

— Это ты додумался, — вспомнила Ася и сказала неловко. — Спасибо.

Севка улыбнулся.

— Василий Николаевич такой допрос папе устроил! «Я, — говорит, — чувствую, что все это как-то с Колькой связано».

— А папа твой?

— «Правильно, — говорит, — чувствуешь. Связано». — «И цветок папоротника неспроста, и сад». — «Неспроста, неспроста…» — Так потихоньку все у него и вытянул. А потом еще к Грозовому Человеку ходил…

— Ой! — вспомнила Ася. — Мне тебе такое надо рассказать! Про Кондрата Тарасовича…

— С кем это ты? — рядом с Асей бухнулась на бревно Наташка Ястрова.

Сева тут же сиганул в траву.

— Я? Да я так. Сама с собой.

— Ничего себе с садом вышло? А мы, как дураки, полдня доброе дело искали… Ась, ты не обижайся на меня.

— То есть? — не поняла Ася.

— Ну, — Наташка нахмурилась, сорвала травинку, — я к тебе придиралась все время, думала: дура какая-то, в шляпе ходит.

Ася рассмеялась. Чудная она, эта Наташка! Наташка тоже улыбнулась и спросила:

— А ты в аквапарке была?

— Ни разу, — вздохнула Ася и мечтательно улыбнулась: аквапарк!

— И я не была.

Так они и просидели весь вечер рядом, Ася и Наташка, и весь вечер Асе тепло и радостно было на сердце.

Раннее утро Ася проспала. Проснулась от нетерпеливого стука в окно.

— Ася! Ну что же это такое?!

— Ой! Я сейчас, Василий Николаевич!

Ни разу в жизни Ася так быстро не одевалась. Ну и Сева! Разбудить не мог! Ведь знал, что ей сегодня надо пораньше!

— Быстрее, быстрее! Ноги в руки!

Василию Николаевичу хорошо так говорить, у него вон какие ноги! И шаги такие, как Асиных двадцать! Она рассердилась и взлетела. Чего уж теперь…

— Догоняйте!

— Ого! — застыл Василий Николаевич и бросился вдогонку. Кубарем скатился под откос, пошлепал по холодной воде, вымок и закоченел. Но не зря торопились — родниковый цветок уже почти весь распустился. Два-три лепестка осталось.

— Скорее! — командовала Ася, будто это не директор лагеря был, а Кукумбер. Длинный Василий Николаевич послушно растянулся на сыром песке, неловко поджав ноги. Вдохнул поглубже и погрузил голову в родник. Ася вспомнила, как игольчато покалывает ледяная вода кожу, и передернула плечами от холода.

Вот минута прошла, две. Ася ждала. Сколько же точно надо в роднике лицо держать? Оказывается, время идет по-разному, когда ты внутри родника и когда снаружи. А спросить она как-то все время забывала.

— Прасковья, — сонно раздалось над ее головой, — странный ты человек: могла бы предупредить, что помощь понадобится…

Горыныч потягивался, повиснув в воздухе.

— Доброе утро, — обрадовалась Ася, — как же ты узнал, что понадобится?

— Севка сказал. Он на тебя настроен, как радиоприемник.

— Ты радио знаешь?!

— Прасковья! Двадцать первый век на дворе!

Ася вспомнила телефон у Сдобной Булочки.

— Ну вот, Севка с тобой… вроде как на одной волне. Чуть его несравненной Прасковье плохо или трудно, он сразу чувствует. Ты разве не замечала?

— Да-а, а в ночь на Ивана Купалу я чуть не погибла, где же он был?

— Здрасте! А кто тебя, Машу-растеряшу, спас-то? Севка сразу почувствовал, что что-то не так, да пока мы добежали, пока нашли, пока я сосну уговорил…

Ася виновато сопела.

— Спасибо, — вздохнула она. — А сейчас они где? Еж с Севой?

— Еж с солнечными зайчиками, как всегда, резвится, а Севу мама не пустила. Наказала за то, что он вчера к вам на костер сбежал. Нам на людских сборищах появляться строго-настрого запрещено, раздавить могут.

— Бедный… — пожалела Ася Севу.

— Маму надо слушаться, — строго сказал Горыныч и покосился на Василия Николаевича. — Пора, наверное.

Он приземлился на торчащую из родника директорскую макушку и бесцеремонно попрыгал по ней.

— Дядя Вася! Хватит!

Фыркнув, Василий Николаевич поднялся и отряхнулся, как собака. Увидев Горыныча, расплылся в улыбке:

— А-а-а, доброе утро! Группа поддержки?

— Здравствуйте. Булькает в легких, пузырится?

— Пожалуй, пузырится.

— Тогда пойдемте, — вздохнул Горыныч и присел Асе на плечо. — Что-то я сегодня невыспатый какой-то…

Первый раз Ася провожала кого-то к Речному царю, а не сама шла. Оказывается, когда ждешь, волнуешься сильнее. Они с Горынычем и на берегу посидели, и по макушкам сосен попрыгали, и в сад слетали — посмотреть на посаженную вчера яблоньку. Неутешительное было зрелище. Ветки у яблоньки опустились, поникли, листья скрутились на кончиках желтой, ломкой бумагой.

— Да-а, — протянул Горыныч.

— Пойдем на берег. Вдруг Василий Николаевич вернулся.

Но он не вернулся. Протрубили подъем, зарядка прошла, пришли на пирс дежурные. Скоро по мурлыканью в животе Ася поняла, что и завтрак уже прошел. «Сашенька, наверное, уже в саду», — подумала Ася. Томительные минуты становились все тяжелее, и все страшнее было за Василия Николаевича. Речной царь взрослых не любит, Василий Николаевич сам говорил.

— Как бы нам еще и дядю Васю выручать не пришлось, — проворчал Горыныч.

— Ты тоже мысли читаешь, как Королевский Уж?

— Нет, — улыбнулся Горыныч, — совпадение. Ой, наконец-то!

Над водой показалась взлохмаченная директорская голова.