Шпион товарища Сталина - Владилен Елеонский

— Что делать дальше?

— Рискнем продолжить игру. Сейчас главное — немедленно сообщить в Москву о Лычанове. Я лечу на подарке Гитлера в Кубинку, а ты…

— Подожди, Лена. С подарками Гитлера понятно, может поменяться пилот и все такое прочее, но как быть с заговорщиками? Они ждут Гофмана, а не тебя!

— Я скажу, что я — агент Гофмана, но досадная случайность едва не испортила все планы. Ревнивый соперник, то есть ты!.. Понимаешь? Ты напоил Гофмана снотворным, чтобы не допустить близости со мной, а сам решил срочно вернуться в СССР под видом Гофмана. С помощью медиков мне удалось спасти Гофмана и привести его в чувство. Он перехватил тебя с подарками Гитлера Сталину, желая все-таки выполнить миссию по реализации заговора. Он взял курс на Кубинку, однако разбился в воздушном бою с тобой, но я подстраховывала его и в ответ нейтрализовала тебя. Перед кончиной Гофман успел сообщить мне тайну каштанового ореха и передал половинку цифры восемь с поручением выйти на связь с заговорщиками. Я встретилась с Лычановым, мы обменялись половинками, и вот я в Москве, а Лычанов, к сожалению, погиб под немецкими бомбами.

— Как в кино. Думаешь, поверят?

— Кто их знает, но попытаться следует. У нас нет другого способа разоблачить их.

— Что делать мне? Если ты, согласно легенде, нейтрализовала меня, то мне не следует пока появляться на горизонте.

— Поэтому полечу я, а ты вернешься в Москву под другой фамилией. Тебе будет поручение. Ты срочно отправишь информацию о Лычанове.

— Как же я, интересно, отправлю информацию?

— Не доезжая до Барановичей, заедешь на станцию Лесино, начальник станции, Николай Гудков, — наш человек. Попросишь его срочно передать в Москву телеграмму. В телеграмме напишешь одно лишь слово — «Лычанов». Понял?

— Гудкову, наверное, следует сказать какой-то пароль?

— Не надо. Просто скажешь, что от Елены. Этого будет достаточно. Вот адрес, по которому ты отправишь телеграмму.

Лена быстро черкнула карандашом адрес на обратной стороне клапана моего планшета.

— Адрес запомни. На всякий случай. Мало ли что. Как только отправишь телеграмму, сразу езжай в Москву и жди меня по этому адресу. Если в квартире никого не будет, жди у двери, никуда не уходи. Понял?

— Понял.

— Помоги мне взлететь и отправляйся немедленно.

Она требовательно посмотрела мне прямо в глаза. Я невольно приблизил свои губы к ее губам.

Лена мягко отстранилась.

— Потом, дорогой мой, потом.

— Скажи правду, ты любишь меня или все, что между нами, — всего лишь твоя секретная работа?

— Глупый, конечно, люблю. Я так скучала по тебе, дорогой мой!

Разве можно верить женским словам? Однако сердце подсказывало, что словам Хелен фон Горн, чудесным образом перевоплотившейся в Елену Кореневу, верить можно и нужно.

— Лена, скажи, моего отца в самом деле арестовали?

— Брось, Валера! Ты поверил Сорокину? Нет, не арестовали. С твоим папой все хорошо, милый. Мы еще побываем с тобой на его пасеке под Звенигородом и попробуем знаменитый шаталовский мед. Помоги пристегнуть парашют!

Я помог ей забраться в кабину и запустить двигатель. Она уверенно проверила работу мотора, рулей, элеронов и закрылок. Все в порядке!

Взлет прошел без приключений. Елена взяла курс на Кубинку. Навыки пилотирования, которые она продемонстрировала, я оценил на твердое «хорошо».

Въехав на эмке, автомобиле Елены, в Лесино, небольшой аккуратный поселок у железной дороги, я с трудом нашел начальника станции. Бешеный людской водоворот, потный и липкий от дикого возбуждения, не давал пройти. Все стремились в Москву.

Гудков, седой, морщинистый, тощий и юркий, взмок так, словно только что прибежал марафонской рысью по шпалам прямиком из столицы. Он с ходу на автомате, так, как, видимо, делал сегодня не одну тысячу раз, послал меня ко всем чертям.

Понять его было можно. Пассажирские составы, пропуская эшелоны с войсками, все ждали, ждали и никак не могли отправиться. Страдали тысячи людей.

Однако имя «Елена» произвело магическое действие. Я написал адрес: «Москва, Большая Никитская, дом 5, квартира 8», а в строку, предназначенную для текста, вписал всего одно-единственное слово «Лычанов».

— Всего одно слово, сынок?

— Одно.

— Сделаем! Правда, связь барахлит. Она иногда есть, а иногда ее, понимаешь, нет. Говорят, немецкие шпионы провод режут. Его восстанавливают, а они снова режут, мать их! Подземных кабелей у нас нет. Вся связь на столбах, как при царе Горохе. Ох, что делается, ребята, чуяло мое сердце!.. Снова нас с немцем лбами столкнули. Бойня будет похлеще, чем в империалистическую. Попомни мое слово.

До Москвы я добирался ужасно. Все дороги мгновенно забились беженцами. В их рядах царила паника.

У меня сложилось впечатление, что некоторые высокопоставленные начальники умышленно или нет, но накручивали людей, сеяли панические настроения, причем делалось все косвенно, скрытым образом, в общем, довольно-таки искусно. Судите сами.

Людей мастерски запугивали. Мол, транспорта и бензина для эвакуации нет, не будет и не предвидится. Советское правительство все держит под контролем. Приближается судьбоносный поход по освобождению Европы. Никакой угрозы нет и, конечно, не будет. Каждый беженец будет считаться провокатором, паникером и врагом народа.

Тем временем семьи и любовницы высокопоставленных местных чиновников, банкиров и коммерсантов тихонько убывали в глубь страны, подальше от границы. Для них находились и транспорт, и бензин, и продукты в дорогу и про запас.

Неудивительно, что люди, на себе испытавшие, что такое немецкие бомбежки, массово кинулись на Восток. Они шли кто как и кто на чем, спасая детей и хоть какое-то имущество.

Ехать можно было лишь по обочине. Однако один в салоне я, конечно, долго двигаться не смог.

Не прошло и двух минут, как какой-то длинный и худющий, как колодезный журавль, дежурный капитан с красной повязкой на рукаве подсадил ко мне пассажиров — дородного дядьку в солидной фетровой шляпе со всем своим многочисленным семейством.

Толстый дядька, похоже, был какой-то местной шишкой на ровном месте. Влезшая вслед за ним жена оказалась вдвое толще своего донельзя упитанного мужа, а детей забилось в салон столько, что я даже толком не успел их сосчитать, то ли пять, то ли шесть, то ли семь.

Детишки, кажется, все девочки, мигом заполнили все поры в салоне, а самая маленькая девчушка бесцеремонно взобралась ко мне на колени и всю дорогу пыталась рулить, хватая своими цепкими розовыми пальчиками отливающее перламутром черное рулевое колесо.

Дядька непрестанно по-барски торопил меня, как будто машину вел его личный водитель. Осаживать хама в присутствии детей было неудобно, и я лишь посмеивался в ответ, вызывая его нешуточное раздражение.