Гуляш из турула - Кшиштоф Варга

В Опустасере кроме панорамы Фести мы найдем римские руины, ветхие, еще позапрошлого века, лачуги пекарей и торговцев перцем и луком, ветряную мельницу и свежевыстроенные большие деревянные юрты, в которых наглядно демонстрируется история этих земель, от динозавров до наших дней. Есть и Номад-парк с полотняными шатрами и ипподромом, где энтузиасты-любители в кожаных кафтанах и остроконечных шапках демонстрируют верховую езду и стрельбу из лука.

Немного в стороне, между ипподромом и панорамой Фести, стоит небольшой, но самый интересный экспонат во всем Опустасере. Это памятник силе венгерского оружия со времен Обретения Родины до Второй мировой войны. Четыре огромных меча, устремленных ввысь, крепко зажаты в четырех каменных кулачищах, а между ними надпись: «Pro Patria». Сам памятник банален в своей универсальности и мог бы принадлежать любому государству и посвящаться любой «Patria». Интересно то, что его окружает. Это неравномерно разбросанные каменные плиты, на которых высечены даты и места выигранных и проигранных сражений, в которых венгры защищались или нападали, но которые были неизменно героическими и всегда велись pro Patria.

Перечень сражений открывается 899 годом (битва на реке Брента, когда венгры разоряли Ломбардию), а за ним следуют 926 год (сражение под Санкт-Галленом, когда грабили Апеннинский полуостров) и 955-й (позорное поражение под Аугсбургом). Тут не хватает проигранной королю Генриху I в 933 году битвы под Мерзебургом, но не стоит мелочиться — из одних только мадьярских набегов на Западную Европу можно было бы выложить несколько каменных кругов. И все же за какую такую отчизну сражались мадьярские завоеватели в X веке? Во имя какой «Patria» безжалостные всадники убивали и захватывали в плен европейцев, за какую родину под Аугсбургом были повешены Булчу и Лехел? И почему вся Европа молилась: «От жестоких венгров упаси нас, Боже!» — если они просто сражались за свою родину? И только потому, что после битвы на реке Лех у Аугсбурга они были уже не в состоянии, как прежде, растаптывать Европу своими лошадьми, им пришлось обустроить свою «Patria» на Паннонской равнине.

На других камнях увековечены поражения, которые мадьяры потерпели от рук мусульман в битвах под Варной, Мохачем, Никополисом; а также победа под Нандорфехерваром, героическая оборона Эгера, Кёсега и Сигетвара в XVI веке, битвы времен восстания Ференца Ракоци, сражения 1848–1849 годов — весь героический и неоспоримый пантеон подвигов венгерского оружия. У плит, посвященных Второй мировой войне, становится интересней. Сороковые годы представлены тут боями на Восточном фронте: под Уманью (1941), Воронежем (1943), Обертином (1944) — там, где истекала кровью 2-я армия гонведов. Этот этап заканчивается обороной Буды от русских в 1945 году, когда, потеряв Пешт, гвардейцы «Скрещенных стрел» еще месяц сопротивлялись на холмах правого берега столицы. А значит, этот мемориал в какой-то мере является памятником венгерскому фашизму. Здесь Венгрия Кошута соседствует с Венгрией Салаши, нилашисты, отстреливающиеся в Буде, — с венгерскими повстанцами: возле даты «1945» стоит дата «1956» и место — «Будапешт». Как видно, достаточным основанием для каменщика, который высек эти даты рядом, было то, что в обоих случаях борьба велась с Красной армией. Так что убитые русскими нилашисты удостоились тех же почестей, что и будапештские повстанцы, павшие осенью 1956-го.

Я был на месте массовой казни под Мохачем. Само собой, был я и в Будапеште, и в Белграде, был в Эгере, где видел замок и памятник Иштвану Добо[130], который так стойко сопротивлялся туркам. Но кто, попивая «Уникум» в Буде, будет думать о том, как нилашисты с немцами отбивались там от красноармейцев весной 1945 года? Кто, смакуя ракию у стен белградского Калемегдана[131], будет вспоминать, как Янош Хуньяди дал там под зад коленом спесивым османам? Кто за стаканчиком «эгри бикавера» будет рассуждать о героизме защитников Эгера, которые — как считали турки — своим небывалым мужеством были обязаны тому, что пьют бычью кровь?

Мохач, однако, забыть невозможно.

Мавзолей расположен в нескольких десятках километров от города. Нужно ехать по пятьдесят шестой дороге в сторону границы с Хорватией в Удваре и в нужном месте повернуть направо на Шаторхей.

Я приезжаю туда в конце дня; медленно и неуверенно заходящее солнце удлиняет тени деревьев и памятников в честь погибших. Я вхожу на поле, где 29 августа 1526 года двадцатипятитысячная венгерская армия стояла напротив почти шестидесятитысячного войска Сулеймана Великолепного и после кратковременной победы в первой схватке была полностью уничтожена. Приближается время закрытия, но сторож, охраняющий этот парк национальной трагедии, узнав, что я из Польши, позволяет мне войти и спокойно осмотреть музей, даже не покупая билета.

«Здесь, в братских могилах, есть и рыцари из Польши», — радуется он искренне и широким жестом с гордостью обводит хозяйство, которым заведует: в пяти братских могилах лежит более пятнадцати тысяч скелетов. Брожу в одиночестве по полю битвы, под моими ногами — рвы, в которых одно на другом сложены тела жертв. Погребла их здесь после битвы Доротта Канижай, хозяйка замка Шиклош. На снимках, висящих у входа, видны груды скелетов. Вокруг братских могил стоят памятники авторства четырех венгерских скульпторов. Одна статуя представляет короля Людовика (Лайоша) II, который утопился в окрестной речке, ретируясь после проигранного сражения; другая — Сулеймана, который не утопился, потому что победил; есть там фигуры вождей и перечисляются места гибели неизвестных рыцарей. На знаменитой картине Берталана Секея «Обнаружение тела короля Людовика II», выставленной в Национальной галерее в Будайском замке, павший король, которого только что вытащили из мутной речки, выглядит как Иисус Христос, снятый с креста: красив и исполнен достоинства. Зато деревянные статуи мохачского мавзолея кажутся фигурками в тире или куколками-бибабо из кукольного театра. А скелеты на фотографиях у входа, те самые скелеты, что лежат в земле под моими ногами, напоминают мне маленьких пластмассовых кощеев, каких когда-то вешали водители над зеркальцем автомобиля. Я возвращаюсь к машине, радостно провожаемый управляющим этим грустным веселым местечком. Он рекомендует мне лучшие из окрестных пивных и винных погребов и настоятельно советует поесть в вендеглё в соседнем местечке Сайк. Время позднее, поэтому приходится оставить пятнадцать тысяч скелетов вместе с деревянным Сулейманом Великолепным и Людовиком II и двинуться на поиски ужина и ночлега в Печ. Я еду по пустой окольной дороге через поселки Шаторхей и Надьньярад, пересекаю недостроенный по сей день участок автострады М6, которая должна соединить Будапешт с хорватской границей, проезжаю городок Бой и попадаю на пятьдесят седьмую дорогу. Скоро увижу огни Печа и вырастающие за спиной города холмы горы Мечек — объект патриотических вздохов неудавшегося печского поэта. Остановлюсь, скорее всего, в пансионате «Кальвария» на улице Кальварии. А перед сном пойду пропустить стаканчик вина в бар на улице Капталани у Кафедральной площади. Адмирал Хорти по-прежнему будет испепелять меня суровым взором со стены и заносчиво выпячивать орденоносную грудь, а вино по-прежнему будет дешевым и кислым.