Валентин Понтифик - Роберт Силверберг

– И куда смотреть?

– Вон туда. Видишь, в океане яркое отражение – пурпур с золотом? Оттуда налево. Еще. Вот!

Валентин, прищурившись, всматривался в море. Сначала он не видел там ничего, потом решил, что вроде бы громадное бревно в воде, и тут последний луч солнца пробился сквозь наползавшие тучи, озарил океан, и он ясно увидел: да, несомненно, это одинокий морской дракон, медленно плывущий на север.

Его пробрало ознобом, и он обхватил себя руками.

Всем известно, что морские драконы передвигаются только стадами, пользуясь раз и навсегда определенными маршрутами, проходящими в южных водах – с запада на восток вдоль нижней стороны Зимроэля и берега Гихорны до Пилиплока. Оттуда на восток, минуя Остров Сновидений, вдоль выжженного зноем южного берега Алханроэля, покуда не окажутся в безопасности никем не исследованных просторов Великого океана. Да, это был дракон, в полном одиночестве направлявшийся на север. Валентин не сводил с него глаз, а гигант вдруг воздел к небу свои огромные крылья и неторопливым, но решительным движением ударил ими по воде, как будто намеревался свершить невозможное – подняться из воды и полететь, подобно колоссальной птице, туда, где лежат задернутые изморосью полярные пределы.

– Как странно… – пробормотала Карабелла. – Ты когда-нибудь видел подобное?

– Никогда. Никогда. – Валентин поежился. – Карабелла, знамения идут сплошным потоком. И как же я должен их понимать?

– Пойдем. Давай вернемся в каюту и выпьем по чаше теплого вина.

– Нет, еще не время.

Он стоял как вкопанный и во все глаза смотрел не открываясь на темный силуэт, все хуже различимый на фоне темного моря в сгущающихся сумерках. Снова и снова громадные крылья вспенивали море, но в конце концов дракон сложил их, вытянул вверх длинную шею, запрокинул массивную голову, увенчанную тремя рогами и испустил гулкий скорбный крик, раскатившийся в полутьме, как туманная сирена маяка. Затем ушел под воду и скрылся из виду.

Невзирая на дождь – а в это время года в Долине Престимиона дожди идут непрерывно – с выжженных полей несло кислой вонью обугленных растений, которая проникала везде и всюду. Аксимаан Трейш, бережно поддерживаемая дочерью под локоть, плелась в центр города, где находился общинный зал, и чуяла ее даже здесь, в нескольких милях от ближайшей выжженной плантации.

От нее невозможно было укрыться. Она, как разлившаяся вода, растеклась повсюду. Едкий смрад проникал в каждое окно и в каждую дверь. Он просачивался в погреба, где хранилось вино, и заражал закупоренные бутылки. Ею отдавало мясо, поставленное на стол. Она въедалась в одежду и не поддавалась никакой стирке. Она впитывалась в каждую пору человеческого тела и оскверняла плоть. Аксимаан Трейш думала, что вонь проникает и в душу. Если ей будет все же позволено расстаться с этой нескончаемой жизнью и придет время вернуться к Источнику, стражи на мосту – Трейш была уверена в этом – остановят ее и презрительно, с отвращением, развернут обратно. «Старуха, нам тут совершенно не нужен смрад горелой травы. Забирай обратно свое тело и проваливай туда, где жила».

– Мама, здесь тебе будет удобно сидеть? – спросила Хейнок.

– Все равно. Где угодно.

– Вот хорошие места. Здесь будет хорошо слышно.

Сидевшие засуетились, пропуская ее. В последние дни к ней стали относиться, как к дряхлой старухе. Конечно, она стара, чудовищно стара, тут не поспоришь. Она осколок эпохи Оссьера, она так стара, что помнит, как лорд Тиверас был молодым, но ведь то, что она стара, ни для кого не новость, так почему же к ней внезапно все стали относиться столь заботливо? Ей совершенно не требуется особое отношение. Она еще может ходить, она вполне прилично видит, она все еще способна выйти в поле, когда придет пора, и собирать стручки… и собирать… выйти в… поле… и… собирать…

Почти не спотыкаясь, Аксимаан Трейш пробралась к своему месту и села. Она слышала, как с нею здоровались, но реагировала очень сдержанно, потому что ей вдруг стало трудно отождествлять лица и имена. В эти дни все без исключения жители Долины разговаривали с нею, сочувственно понижая голоса, как будто у нее в семье кто-то умер. В некоторой степени так оно и было. Но случилась совсем не та смерть, к которой она стремилась, которая так упорно избегала ее, – не ее собственная смерть.

Что, если этот день так никогда и не настанет? Ей казалось, что она приговорена вечно ковылять по этому миру среди разрушений и отчаяния, с каждым вздохом ощущая этот едкий смрад.

Она сидела молча, не глядя ни на кого.

– По-моему, он очень смелый, – сказала Хейнок.

– Кто?

– Семпетурн. Тот, кто будет сегодня выступать. В Мазадоне ему пытались помешать, объявили, что он призывает к измене. Но он все равно выступил, и сейчас путешествует по всем сельскохозяйственным районам и пытается объяснить нам, зачем понадобилось уничтожать посевы. Нынче здесь собралась вся Долина. Очень, очень важное событие.

– Да, да, очень важное событие, – согласилась Аксимаан Трейш и кивнула. – Очень важное событие.

Ей было довольно неуютно среди такого множества людей. Она уже несколько месяцев не бывала в городе. Теперь она вообще редко покидала дом и по большей части сидела у себя в спальне спиной к окну, вовсе не глядя на плантацию. Но сегодня Хейнок настояла, все время повторяя, что это очень важное событие.

– Мама, смотри, вот он!

Аксимаан Трейш не сразу поняла, что на возвышение вышел человек – приземистый, краснолицый, с густой уродливой шевелюрой черных волос, больше похожих на звериный мех. Странно, думала она, насколько стал ей неприятен вид людей с их мягкими обрюзглыми телами, блеклой липкой кожей, омерзительными волосами, слабыми водянистыми глазами. А человечек помахал руками и заговорил отвратительным пронзительным голосом:

– Обитатели Долины Престимиона… в эту годину испытаний мое сердце с вами… черный день… неожиданная драма… трагедия… беда…

Вот оно какое, это важное событие, думала Аксимаан Трейш. Шум, крик. Да, несомненно, важная затея. Она почти сразу же потеряла нить речи оратора, но, определенно, он говорил важные вещи, потому что слова, доносившиеся с возвышения, были одно весомее другого: «Рок… участь… кара… злоупотребления… невинно… позор… обман…» Но слова, при всей их несомненной важности, пролетали мимо нее, будто какие-то мелкие прозрачные крылатые зверушки.

Для Аксимаан Трейш последнее важное событие уже свершилось, и больше в ее жизни их уже не будет. После того как обнаружили лусавендровую сажу, ее поля сожгли первыми. Сельскохозяйственный агент Эревейн Нур с глубоко опечаленным видом, непрерывно сбивчиво извиняясь, дал в городе объявление о наборе рабочей силы – повесил на двери этого самого общинного зала, где сейчас сидела Аксимаан Трейш, – и утром звездодня все трудоспособные жители Долины Престимиона явились на ее плантацию с огромным запасом факелов. Тщательно расположив горючее по периметру и перекрестив горючими дорожками все поля, они подожгли его…