Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939-1945 - Курт Рисс

Геббельс не просто принял радио из рук главного почтового ведомства, он еще задумал получить из этого прибыль. Каждый владелец приемника был обязан платить две марки в месяц за лицензию. Геббельс надеялся, что доходы будут значительными, и объявил о том, что министерство пропаганды переходит на самоокупаемость. Однако иллюзии быстро развеялись. Действительно, на эти деньги мог бы существовать небольшой и рационально устроенный механизм, как и задумывал поначалу Геббельс, но не раздутый колосс, в который скоро превратилось министерство пропаганды.

Отдел внутренней печати надзирал за более чем 2300 газетами и периодическими изданиями. Несмотря на резкость выступлений многих из них в тот период, когда Гитлер еще только рвался к власти, и несмотря на то, что многие крупные газеты (по меньшей мере полдюжины из них признавались по всем показателям лучшими в мире) принадлежали евреям, министерству пропаганды не составило труда подчинить их себе.

Этому весьма способствовал Schriftleitergesetz – закон, позволявший государству поступать с журналистами по своему усмотрению. Если журналист не состоял в национал-социалистической партии, или его статьи казались «сомнительными», или его бабушка не важно по какой линии была еврейкой, с ним могли расправиться. Если даже одна его фраза не одобрялась в министерстве пропаганды, его могли вышвырнуть на улицу.

И ему не у кого было искать защиты, хозяин менее всех остальных мог ему помочь. К тому же хозяев, как таковых, становилось все меньше. На них оказывали давление, их принуждали продать свою собственность. Если они упрямились, выпуск их газет приостанавливали на день, на два, а то и более. И так, постепенно, не мытьем, так катаньем их все равно заставляли уступить.

Многими газетами владел руководитель издательства «Эйер-Ферлаг» Макс Аманн, чьим тайным компаньоном был сам Адольф Гитлер. Другие газеты скупил Геринг. Геббельс не приобрел ничего, хотя при его положении ничего не могло быть легче. В чем, в чем, а в этом надо отдать ему должное.

Невооруженным глазом изменения заметить было невозможно. Ни названием, ни внешним видом газеты не отличались от прежних. Лишь постепенно миллионы читателей начинали понимать, что потребляют не прежнюю независимую прессу, а нацистскую стряпню. Не многим газетам, в том числе и известной «Франкфуртер цайтунг», дозволялась некоторая доля независимости, чтобы создать у международной общественности впечатление, что цензуры в Германии не существует.

Отдел новостей в департаменте печати министерства пропаганды достался Гансу Фрицше, одному из самых способных сотрудников, которых привлек Геббельс. Это был высокий и привлекательный мужчина тридцати с небольшим лет, успевший заработать репутацию талантливого журналиста. Он много лет занимал высокие должности в агентствах новостей. В политике он придерживался националистических взглядов гугенберговского толка. В 1937 году его назначили руководителем департамента национальной печати, где он и пробыл до 1942 года, когда его отправили на несколько месяцев на восточный фронт. По возвращении он принял руководство департаментом радиовещания.

Во всем, что касалось прессы, новостей и радио, Фрицше был кладезем познаний. Он никогда не питал иллюзий в отношении низких стандартов гитлеровской печати. Более того, он никогда не скрывал своего мнения о нацистских редакторах, а мнение о них у него было весьма низкое. Порой присутствовавшие на пресс-конференциях журналисты бывали поражены его саркастическими репликами в адрес «Фелькишер беобахтер» и ее издателя Альфреда Розенберга, бывшего близким другом фюрера. Несомненно, Фрицше знал толк в своем деле, и без него Геббельсу не удалось бы создать столь эффективно работавшее министерство пропаганды. Также верно и то, что Фрицше ни на йоту не верил в идеалы нацизма, хотя и поставил ему на службу свой талант.

Фрицше даже позволял себе время от времени критиковать Геббельса. Помимо него подобной привилегией пользовался лишь Вальтер Функ, невзрачный коротышка с безудержной тягой к алкоголю и исключительно сильным талантом, проявлявшимся иногда во всем блеске. Он был редактором «Берлинер берзенцайтунг» и, обладая глубокими знаниями в экономике и финансах, давал частные уроки самому Гитлеру. Геббельс взял его к себе на должность заместителя по печати, где он и пробыл до 1937 года, когда занял пост министра экономики.

Для Геббельса его талант был подарком судьбы. Но в то же время Функ постоянно ставил своего начальника в неловкое положение из-за связей с кругом известных мужчин, продающих свою любовь за деньги. Но Геббельс относился к его порокам терпимо. Причина заключалась в том, что Функ был нужным человеком и водил знакомство с нужными людьми. У него были превосходные отношения с берлинским высшим светом, а сам он, невзирая на странности, выглядел вполне светски. Тот факт, что сливки общества не скрывали своих эксцентричных причуд, заставлял и Геббельса смотреть на причуды Функа сквозь пальцы. Геббельс тоже заразился от них легкой формой снобизма.

Теперь Геббельс достиг власти. Не той власти, которая давала возможность управлять экономикой Германии, как у Шахта, и не той власти, которая позволяла арестовать и отправить в концлагерь любого неугодного, как у Гиммлера. У него была особая власть – власть определять, что именно люди должны знать, читать и думать. Перед ним открывалось широчайшее поле деятельности, как нельзя лучше подходившее Геббельсу с его умением убеждать других и вести их к цели.

Он много лет жаловался на то, что при Веймарской республике ему чинили всяческие препятствия и перекрывали все пути. Теперь препятствий не было. Всего год назад государство и полиция запретили его газету по политическим мотивам и поставили ее на грань краха. Теперь сила была на его стороне, и он мог, не прибегая к грубому подавлению, продемонстрировать недругам иные, более изощренные методы борьбы с оппозиционной прессой. «У нас, к нашему глубокому удовлетворению, появилась возможность принимать меры против враждебно настроенной печати. Внезапно все еврейские газеты, доставившие нам столько горьких минут, исчезли с улиц. И случилось это на удивление тихо», – писал он.

Геббельс был уже не тем, что прежде. Прошедший год изменил его. Казалось, он, при своем врожденном даре убеждения, утратил интерес к горячим публичным спорам, к постоянной полемической борьбе, где он с таким успехом использовал и перо, и живое слово. Он как бы стал несколько мягче в первые недели после прихода Гитлера к власти. Он проехался по местам, где когда-то учился, и записал: «Сколько воспоминаний мне навеял старый Гейдельберг! Я вспоминаю его с чувством ностальгии… Фрайбург полон прелести. Я не видел его пятнадцать лет, а он все тот же, что и раньше».

По-видимому, Геббельс решил покончить с демагогией. Зачем тратить время и силы, стараться быть умнее, изворотливее и стремительнее, чем враги, если их можно заставить сидеть тихо с помощью силы? Реально не осталось никого, кто мог ему противоречить. Геринг воровал и строил замки, Гиммлер создавал свою личную армию, а Геббельс произносил нескончаемый монолог, который все прочие должны были слушать.

Он потерпел неудачу как писатель. Теперь он мог греться у костров, где горели книги авторов, которым больше повезло с известностью: Томаса Манна, Зигмунда Фрейда, Максима Горького, Анри Барбюса, Лиона Фейхтвангера и других знаменитостей. По поводу костров он произнес речь, примечательно короткую, после чего министерство пропаганды разослало всем немецким газетам циркуляр с указанием умерить восторг по поводу горящих книг. Может быть, его мучила совесть?