Кукловод - Андрей Троицкий

– И что, за полтора часа езды нам никого не попалось на дороге?

– Встречная машина попалась из Казахстана. В кузове бочки. Видно, спирт в Россию везут.

– Нет, я имею в виду пограничников.

– Если бы мы встретили пограничников, тем более не остановились, – сказал Акимов. – Я некоторое время жил в Казахстане, недалеко от границы. И перед тем, как отправиться в этот рейс, навел справки о состоянии дел на границе. Так вот, Оренбургская область граничит с Казахстаном на протяжении тысячи восьмисот километров. Приличное расстояние?

– Еще бы, – Каширин проснулся окончательно.

– И вот, представь, этот участок прикрывает какая-то жалкая сотня пограничников. Ну, что они реально могут сделать? Ну, высылают мобильные дозоры. Вдоль границы на старом «Газике» колесят четыре пограничника. Из оружия пистолет на всех. Связи – вовсе нет. Это проверенные данные. А сама граница обозначена только на карте.

– А как же таможня?

– Ну, таможенный пост стоит посереди степи. По их же данным через таможню проходит только каждая сотая машина. Остальные – мимо. Ставить таможенный пост в степи, все равно, что ставить ворота, когда нет забора. И еще делать проезд через эти ворота платным. Ясно, что не всякий дурак поедет через платные ворота. Почему этими дураками должны быть именно мы?

– Что ж, попробуем проскочить на красный свет, – согласился Каширин.

Акимов закрыл подбородок ладонью и чихнул. Каширин взял фляжку, потряс ею. Воды только на донышке. Он смочил носовой платок, тщательно обтер лицо от пыли и песка. Затем включил в кабине свет, достал из сумки круглое зеркальце, взглянул в него и не узнал себя.

Из зеркальца на Каширина смотрело опухшее от недосыпу, искусанное мухами и слепнями чужое лицо. Эти мушиные укусы напоминали созревающие прыщи. Красноватые глаза кролика между отечных век, пегая неровная щетина на щеках. Неприятное лицо. Каширин бросил зеркальце в сумку.

Луна исчезла с неба. Над степью занимался серый рассвет. В этом мертвенном предутреннем свете стал проглядывать окружающий мир. Нижняя половина пространства – плоская степь, поросшая клочковатой травой. Другая, верхняя половина, – бесцветное небо. Линия горизонта просматривалась не четко. Ее туманил поднятый ветром песок.

– Надо где-то достать воды, – сказал Каширин.

– Я тоже об этом думаю, – кивнул Акимов. – С водой мы облажались. Не запаслись. В бардачке есть карта, но она очень старая. Не все населенные пункты на ней обозначены. А те, что обозначены, перестали существовать.

Каширин вытащил карту, стал ее вертеть на коленях, но так и не определил хотя бы приблизительное место нахождение грузовиков. Ясно, они уже в Казахстане. Но где именно?

– Рано или поздно мы натолкнемся на деревню или поселок, – сказал Акимов.

* * *

Вера Черенкова, прозванная в поселке Шваброй, проснулась ранним утром в своей койке совершенно голая.

Шваброй Веру прозвали в награду за безупречную пятилетнюю работу уборщицей в правлении колхоза «Заря Востока». Колхоз тот давно развалился, председателя посадили, члены правления разъехались неизвестно куда. Да и самого поселка, считай, больше нет. А вот обидное для относительно молодой и не слишком страшной женщины прозвище «Швабра» прилипло к Вере, как банный лист.

Не вставая, она потянулась рукой к столу, взяла ковшик с водой и напилась. Вера застонала. Голова будто налилась свинцом, боль брала начало в висках, пульсировала и распространялась дальше, на затылок и шею.

Швабра села на скрипучей койке, огляделась. На столе хлебные крошки, начисто вылизанные чьим-то языком жестянки из-под рыбных консервов, окурки папирос, чесночная шелуха. Среди этого разорения стоит гордость хозяйки – патефон, выпущенный на московском заводе более полувека назад. А ведь до сих пор машина на ходу. Но что это?

Вера охнула, сердце защемило. В углу комнаты валялись разбитые патефонные пластинки. Она уперла руки в бока: какой гад размолотил последние пластинки? Теперь слушать нечего. Вот ведь напасть.

И, как всегда, на утренний опохмел почти ничего не осталось. Два с половиной литра вылакали, сволочи. На дне оставленной на столе бутыли плескалась какая-то желтоватая муть. Вера взяла бутыль в руки, ласково, как берут малое дитя. Подняла кверху донышко, высосала из горла остатки, пару глотков забористой самогонки.

Затем она поднялась, нашла под койкой свою домашнюю одежду: мужские кальсоны на длинных завязках, солдатский ремень и полотняный бюстгальтер. Эти кальсоны оставил здесь прошлой зимой проезжий водила, которого ловкая Швабра сумела подпоить и обокрасть. Правда, те деньги в три дня пропили, но вот хоть кальсоны целы. Главное, вещь впору Швабре, ну, разве что, брючины длинноваты малость.

Вера натянула подштанники, подвязала их солдатским ремнем, чтобы не свалились. Влезла в серый от грязи полотняный бюстгальтер и пошла к рукомойнику, приколоченному к стене в углу комнаты. Теперь, на ходу, Швабра, испытала острую боль в промежности. Широко расставляла ноги, она ковыляла, как старая гусыня.

– Похоже, меня вчера трахнули, – сказала Швабра самой себе. – Сильно поимели. Похоже, меня трахнул взвод солдат. Или целая рота? Или один сосед Махамбет за всех постарался?

Швабра мучительно соображала. Пожалуй, сосед так не сумеет. Махамбет хоть и кузнец, но больно мелкий мужичок. Казах в возрасте. И аппарат у него скромных размеров, не стойкий. А может, рядом с соседом пастух пристроился, помог? И еще инвалида агронома привели? Господи, спаси и помилуй. Только не этот инвалид.

Она сполоснула лицо, не обращая внимания, что помойное ведро под рукомойником полно зловонной пузырящейся жижи, готовой перелиться через край.

– Кто же меня трахнул? – Швабра запустила руку в кальсоны и почесала зад. – Кто?

Вопрос так и не был решен. Чтобы найти ответ, нужно восстановить всю картину вчерашних событий.

Днем Вера надела свое единственное платье, в котором еще не стыдно показаться на людях. Потому что платье не сверкает дырками и потертостями на заднице. Затем направилась в магазин, работавший в поселке по шесть часов два дня в неделю.

Продавщица отвлеклась на разговор с кокой-то старухой, и Швабре удалось стянуть с прилавка пару банок рыбных консервов. Полбуханки черного хлеба она купила на свои деньги, а консервы вынесла из магазина, сунув банки в безразмерные трусы. Затем она той же тропинкой вернулась домой.

А потом явился сосед казах, поселковый кузнец, и принес свой недельный заработок – четверть самогона. И началось, и понеслась… Что было дальше? Само собой, заводили патефон и крутили пять пластинок, что имелись в наличии. Что не разбили во время прошлой пьянки.

Кажется, были в доме и другие гости. Но кто они, эти гости? И куда подевались? Теперь уже не вспомнить. Кажется, был какой-то молодой парень. Из залетных шоферов.

Наверное, именно он вылакал на халяву не меньше литра самогонки, съел консервы. Он же, гад, и трахнул Веру. Аппарат у него длинный и толстый, как тракторный сцеп. Это запомнилось. А потом в благодарность размолотил ее пластинки. Сука. Найти бы того ублюдка и утюгом по рылу. Или вилы в бок воткнуть. А лучше, сразу колуном надвое развалить его дурную голову.