Тайны русской дипломатии - Борис Сопельняк

Как бы то ни было, но надо признать, что при большевиках Карахан карьеру сделал отменную: в 1917-м он один из руководителей штурма Зимнего, ав1918-мв составе советской делегации выезжает в Брест и участвует в подписании грабительского мира с Германией. Брестский мир заключили в марте, а в мае Лев Карахан становится заместителем наркома иностранных дел. Тифлисскому армянину всего-то 29 лет, а он уже замнаркома — это ли не блестящая карьера?! Его непосредственный начальник нарком Чичерин в таком восторге от своего заместителя, что пишет Ленину сверхположительную аттестацию на Карахана: «Я могу смело сказать, что наша борьба с затопляющей нас страшно ответственной политической работой за последние месяцы при развитии сношений с массой государств была героической. Мы в состоянии с этим справиться только потому, что я с тов. Караханом абсолютно спелись, так что на полуслове друг друга понимаем без траты времени на рассуждения… В общем и целом у меня более общая политическая работа, у него же море деталей, с которыми он может справиться только благодаря своей замечательной способности быстро и легко ориентироваться в делах и схватывать их, своему ясному здравому смыслу и своему замечательному политическому чутью, делающему его исключительно незаменимым в этой области».

Ленин тоже проникся особым доверием к Карахану, многие документы Ильич подписывал лишь после того, когда на них свою визу ставил Карахан. Так было до 1923 года, когда Карахана направили в Южный Китай, где было создано демократическое правительство во главе с Сунь Ятсеном, убежденным сторонником сотрудничества с Советской Россией. Правда, до этого Лев Михайлович успел побывать полпредом в Польше, а в период Генуэзской конференции, когда Чичерина не было в Москве, Карахан исполнял обязанности наркома. Учитывая то, что в Северном Китае, то есть в Пекине, заседало совсем другое правительство, которое не разделяло взглядов Сунь Ятсена, задачей Карахана было не только установить дипломатические отношения с Южным Китаем, но и способствовать победе Сунь Ятсена во всем Китае. Не случайно же почти одновременно с Караханом в Южный Китай отправилась группа военных советников во главе о Блюхером и Путной (через 15 лет все они будут расстреляны как шпионы и враги народа). Да и два миллиона долларов, направленные из голодающей России просоветски настроенным китайцам, тоже чего-то стоили.

Все это возымело свое действие, и в одном из первых сообщений в Москву Карахан пишет: «Нет ни одной китайской газеты, которая не приветствовала бы моего приезда и не требовала бы немедленного урегулирования отношений с нами».

Газеты — газетами, но переговоры с Пекином по-прежнему шли ни шатко ни валко. И хотя в Москве и Пекине находились дипломатические представители обеих стран, Пекин упорно не признавал Советского Союза. Карахан неделями не выходил из дома, к нему никто не приходил, телефон молчал, почту не приносили. От нечего делать Лев Михайлович занялся английским, да так успешно, что в одном из писем с гордостью сообщил: «Месяца через два смогу читать газеты, а это главное». Когда же пришла весть о кончине Ленина, Карахан написал: «Было чувство, что умер родной отец, самый близкий человек».

Потом Лев Михайлович перебрался в Пекин. А вскоре возобновились переговоры, которые привели к подписанию соглашения с Китайской республикой, которое предусматривало установление дипломатических и консульских отношений. Карахан ликовал! «Одна гора свалилась с плеч, — сообщал он 2 июня 1924 года. — Подписал соглашение с Китаем, на этот раз окончательно. Дьявольски трудно было добиться результатов. Весь дипломатический корпус делал все, чтобы сорвать дело. Но удалось провести всех. Для дипломатического квартала — это разорвавшаяся бомба. Я рад этому больше всего».

Так Лев Михайлович стал послом, а затем и дуайеном[2] дипломатического корпуса в Пекине.

Справившись с одним делом, Лев Михайлович тут же берется за другое: наладить дипломатические отношения между СССР и Японией. Переговоры с японским посланником Иосидзавой шли очень туго, главным препятствием было нежелание японцев выводить свои войска с Северного, а проще говоря, Советского Сахалина. Но Карахан, почувствовав слабину Иосидзавы, давил на него изо всех сил. «Последние два дня у меня большое оживление с японцами, — писал наш дипломат. — Заседания два раза в день. Сидим по четыре часа подряд. Утомительно, но я гоню вовсю. Японцы с непривычки к концу заседания начинают заметно пухнуть. Но это только весело и полезно для дела».

Для дела это действительно было полезно — и в январе 1925 года СССР и Япония заключили Конвенцию об установлении дипломатических и консульских отношений. Больше того, японцы обязались в течение четырех месяцев вывести войска с Северного Сахалина, а Советский Союз не возражал против предоставления японцам концессий на разработку минеральных и лесных богатств на севере Сахалина.

«Исторические заслуги Л.M. Карахана перед СССР пополняются блестящими страницами его дипломатических работ и переговоров с Японией, — писала выходящая в Харбине газета “Новости жизни”. — За этот мир с нашими великими соседями история отметит на своих страницах блестящую роль дипломатического ума и такта Л.М. Карахана».

В Китае той поры было очень неспокойно, перевороты, заговоры, свержения одних правительств, приход к власти других. Был случай, когда Карахану объявили, что правительство не отвечает за его личную безопасность, но Лев Михайлович не дрогнул и продолжал исполнять свои обязанности полпреда.

Так продолжалось до сентября 1926 года, когда Карахана отозвали в Москву, формальным поводом был долгожданный отпуск. Но в Китай Лев Михайлович больше не вернулся. В Москве он занял свой прежний пост заместителя наркома, отвечающего за отношения СССР со странами Востока. В эти годы он наносил официальные визиты в Турцию, Иран, Монголию, а в 1934-м был назначен полпредом СССР в Турции. Когда его успел завербовать тогдашний нарком внутренних дел Ягода, как он стал участником антисоветского заговора правых и тем более как стал агентом германской разведки, история умалчивает, да и в уголовном деле каких-либо доказательств этих преступных деяний нет. Чем Карахан не потрафил Сталину, одному богу ведомо, но то, что без его личного указания известного во всем мире дипломата никто не посмел бы и пальцем тронуть, по-моему, не вызывающий сомнений факт.

И вот что еще любопытно. Жены врагов народа в те годы рассматривались либо как существа, отравленные тлетворным влиянием своих супругов, либо, что еще хуже, знавшие, чем занимаются их мужья, и не сообщившие об этом в компетентные органы — это называлось недоносительством. Наказание за это следовало незамедлительно: самое мягкое — семь-восемь лет Колымы или Воркуты, самое жесткое — расстрел. Так вот жен Карахана почему-то не тронули. Ни Клавдию Манаеву, на которой он женился еще до революции, ни довольно популярную театральную киноактрису Веру Дженееву, к которой он ушел в 1919-м, ни известнейшую балерину Марину Семенову, которая стала его женой в 1930-м.

Реабилитировали Льва Михайловича Карахана лишь в 1956-м. С тех пор он чист — чист перед историей, чист перед страной, чист перед российской дипломатией.