Для молодых мужчин в теплое время года - Ирина Борисова

Она лежала и вспоминала, что Дмитрий Дмитриевич был хороший человек, и писал ей потом, а вот Кольке не полюбился. И она подумала в который раз, что всем бы была довольна, если бы был внук или внучка, если б не случилось с Колиной Раей той с трудным названием операции, если б опять было кого взять на руки, поцеловать, подбросить. И снова она сказала себе, что делать нечего, не виновата же Рая, и так можно жить, полежала еще и поворочалась, а потом удивилась вдруг, подумав, что никогда еще с той первой, довоенной, не радовалась весне так, как в этот раз. Она усмехнулась в темноте, вспомнив, что вот судила раньше стариков за всякие сумасбродства, а сама, наверное, еще много чего может наворотить, иначе почему же она так радуется солнышку и врезающимся в лужи, как теннисные мячи воробьям. Она вспомнила о художнике и принялась размышлять, почему он не женится - четыре года вдовства порядочный срок и в его возрасте, мужчина - не женщина, ему нужен присмотр. И она порадовалась, что завтра они пойдут заканчивать портрет, порадовалась, что не знает, что они будут делать после обеда - мало ли что придет Асе в голову. И эта неизвестность была так нова - Марья Степановна всю жизнь знала, что когда будет делать, ее ждали всегда одни и те же дела и заботы. Она ожидала завтрашний день, как раньше, в далекую деревенскую юность ждала праздничное гулянье, и удивлялась, откуда это прорезалось вдруг у нее, старухи, и улыбалась и, не желая искать ответ, сразу заснула.

А утром художник уже ждал их и, заметив, взъерошил седые прядки, и Марья Степановна улыбнулась, но пропустила вперед поздороваться Асю. Они опять шли мимо байдарок, мимо понаехавших вчера, заполнивших всю базу гребцов, и Ася высматривала своих, а Марья Степановна шла, держа ее под руку.

Они сидели до обеда, и вечер был особенно хорош - закатное солнце золотило ствол липы, Марья Степановна жмурилась, но теплые лучи светили и сквозь закрытые веки, маленькими пузырьками плыли в яркой желтизне. Кругом был гомон, вскрики, плеск весел, мерные команды тренеров, рассыпанные по зеленому полю яркие костюмы, и Марья Степановна думала, что вот так век бы сидел, смотрел на все, радовался и никуда не уходил. Художник шутил и улыбался, говорил, что холмы на том берегу такие же теплые и круглые, как булки, которые дают с кефиром. Он говорил, что никогда не думал, что ему будет здесь так хорошо работаться. Глаза его блестели, волосы растрепались, и он казался Марье Степановне молодым и красивым. Она разглядывала готовый уже почти портрет и думала, что вот теперь знает, как пишутся картины, и можно считать, в этом деле немного разбирается. На портрете Ася была похожа, но казалась бледнее и прозрачнее, и Марья Степановна решила, что хорошие, яркие краски трудно достать в магазине.

Марья Степановна думала, что на свете есть еще много вещей, которых она не знает и не понимает, но которые еще есть время понять. И когда художник сказал, что хорошо, наверное, жить в дальних домиках на том берегу, Марья Степановна горячо поддержала: "Да, благодать - там у них тишина, вкусная, свежая сметана". И ей хотелось слушать и откликаться и понимать все, что он говорит, и она чувствовала себя готовой и ждала, что он еще что-нибудь скажет. Но Ася вдруг воскликнула: "Смотрите-ка!", и они посмотрели туда, куда смотрела она, на причалившую моторку перевозчика - из нее выгружалась парни и девушки с сумками и чемоданами. Марья Степановна примерилась загородиться от солнца ладонью, но вдруг лежащая на мольберте кисточка полетела вниз, мольберт зашатался, Марья Степановна подхватила его, а Ася с визгом: "Приехали!" уже мчалась вперед. В группе на берегу обернулись, от нее вдруг отделился долговязый парень и бросился Асе навстречу. Ася чуть не сбила его с ног, подпрыгнув повисла на шее а потом, сдернув с него спортивную шапочку, торжествуя, подбросила ее вверх.

Марья Степановна и художник застыли, неотрывно глядя на берег. Там звонко выкрикивали что-то, смеялись, потом похватали сумки и пошли - Ася с парнем в центре. Они приблизились, парень обнимал длинной рукой Асино плечо, оживленно и громко что-то ей говорил, а она, сияя, улыбалась и ему, и всем и, обернувшись, радостно улыбнулась Марье Степановне и художнику.

Марья Степановна взглянула на художника. Он внимательно смотрел вслед уходящим, и Марья Степановна посмотрела тоже еще раз и сказала: "Дождалась". "Да-да", - кивнул художник и, постояв еще, принялся собирать кисти и краски. Марья Степановна подобрала кисточку и протянула ему, он поблагодарил. Он укладывал свои ящички, и Марье Степановне вдруг стало неловко молча сидеть и, посмотрев на часы, она сказала: "Ужин-то пропустили, теперь только кефир..." "Кефир..." - с невеселой усмешкой повторил художник, вздохнул и, собрав ящики, в замешательстве посмотрел на нее и когда она быстро сказала: "Вы идите, я еще посижу", сразу попрощался и, вскинув ящики на плечо, пошел по набережной ярко сверкая ботинками.

Кора липы уже совсем остыла, когда Марья Степановна поднялась и тоже пошла к корпусу. Ветер стих, солнце уже село, но еще было не совсем темно, из камышей вылетели, шлепнулись на воду, поплыли селезень и утка, и исчезли, слились с серыми сумерками. Марья Степановна оперлась о парапет, стояла и думала, что теперь Ася, конечно, будет целыми днями пропадать на базе, хорошо, что художник закончил портрет, а то ему было бы обидно. Она думала, что скучно будет ей теперь ходить по дорожкам, но что еще в ее возрасте делать? Прошло ее время понимать всякие неизвестные вещи, в самую пору теперь заняться покупками, давно пора позвонить домой.

И все сразу стало привычно и обыкновенно, она прокрутила в голове оставшиеся десять дней, поездку домой, начало работы, мысли были спокойные, твердые, трезвые, и странно было даже вспомнить то, что она думала вчера. "Все уже теперь, теперь все", - думала Марья Степановна, вглядываясь в темноту, но в этих мыслях не было горечи - она улыбалась, вспоминая эти ставшие уже далекими необыкновенные две недели. И, посмотрев на часы, она потихоньку пошла в палату.

Она опять выглянула на лестницу, захлопнула дверь и вернулась в комнату.

- Его, конечно, увезли, и думать нечего - увезли, - сказала она мужу, и тот, перелистнув страницу, переспросил: "Увезли?", и, нахмурившись, перекинул ту же страницу назад, видно, пропустив что-то важное на предыдущей.

- Заманили в машину и увезли, - сказала она, подойдя к окну и укрывшись ладонями от света, приникла к стеклу, но видела лишь глупо сверкающий в мокрое окно фонарь, а под ним плещущуюся под дождем, широко разлившуюся лужу.

- Если хоть бы он не лаял - не было бы у него этой дурацкой манеры лаять, - сказала она, остановившись против мужа.

- Убежал куда-нибудь, - сказал муж, и она покачала головой.

- Ладно, перестань расстраиваться, - обняв ее за талию, проговорил муж. - Им было почему-то ужасно весело позавчера - она строго спрашивала: "Будешь кушать курицу?" Он с комической важностью говорил: "Да!" и, положив по куску мужу и себе, она скормила псу куриные потроха, и пес сожрал их в один момент, а потом залился писклявым каким-то лаем, и она стала его угомонять, а он, подпрыгнув, лизнул ее прямо в глаз и перепачкал ей халат и, вжавшись в угол и умильно прижав уши, замолотил по полу своим пушистым кренделем.