Современный детектив. Большая антология. Книга 12 - Андреас Грубер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я тихо выругался. Этот Оленья Нога, несомненно, умел не только прекрасно показывать дорогу, но и заметать свои следы.
Мы с Хансом Андерссоном несколько минут стояли, не говоря ни слова и глядя наверх, на горные склоны и думая, наверное, об одном и том же. Таинственный Оленья Нога, который был во время войны совсем молодым, несомненно, сыграл важную роль в жизни Харальда Олесена, но я пока не понимал, какую именно. Прошло двадцать четыре года; жив ли Оленья Нога и где он сейчас? Пока его судьба оставалась неразрешимой загадкой. Но здесь, в Сэлене, я все же кое-что узнал о нем, хотя тут же снова потерял его след. Оленья Нога, легконогий, как всегда, холодным февральским днем сорок четвертого года взобрался на горный склон и исчез. Его след обрывался…
Мы с Хансом Андерссоном переглянулись. Он понял, о чем я думаю, и показал наверх, в сторону перевала.
— В то утро, когда Оленья Нога и Олесен возвращались домой, Оленья Нога шел чуть позади Олесена. Я стоял здесь с биноклем и следил, как они скрываются за перевалом. Понятия не имею, что с ним случилось потом, но до сих пор вспоминаю тот день в конце зимы…
Я обещал обязательно сообщить ему, если что-то узнаю об Оленьей Ноге, а потом спросил, что случилось с Сарой Сундквист.
— Это тоже печальная история, хотя, конечно, чудо, что ее жизнь была спасена. Она была очень милой малышкой и несколько недель прожила у нас, играла с нашим сыном. Мы с женой даже хотели ее удочерить, но… не вышло. Судя по тому, что Харальд Олесен узнал о ее родителях, они были не просто беженцами, но евреями. Мой тесть пришел в ярость, узнав об этом. Вот почему в конце концов мы отправили малышку в Гётеборг, в бюро по усыновлению. Нам было очень больно расставаться с ней. Много лет мы не знали, что с ней случилось. Хорошо, что ее удочерили добрые, хорошие люди. Я рад, что, несмотря на такое тяжелое начало жизни, сейчас у нее все хорошо.
Я насторожился — внутри все похолодело. Стараясь не выдавать волнения, я спросил, откуда ему известно, что у Сары все хорошо. Ханс Андерссон не замедлил с ответом:
— Да ведь она сама приезжала сюда, и я ей обо всем рассказал. Должно быть, с тех пор прошло уже несколько лет. Наверное, в Гётеборге ей сообщили, как звали ее родителей, и кое-что рассказали о том времени. Естественно, ее очень интересовал Харальд Олесен, и еще больше — Оленья Нога. — Увидев выражение моего лица, Ханс Андерссон бросил на меня вопросительный взгляд. — Разумеется, перед тем как что-либо ей рассказывать, я позвонил в наше главное управление. Но там придерживались того же мнения, что и я: она имеет право знать то, что нам о ней известно. С тех пор прошло уже много времени, кроме того, в произошедшем не было ничего криминального — во всяком случае, у нас, в Швеции, никто никаких преступлений не совершал.
С ним трудно было не согласиться, и все же меня охватили гнев и беспокойство. Сара Сундквист в очередной раз солгала мне! И на сей раз она представала отнюдь не в хорошем свете.
Я заверил Ханса Андерссона, что он поступил правильно, и он как будто немного успокоился. Я тут же спросил, можно ли из его кабинета сделать важный звонок в Осло.
3
Набирая номер, я живо представлял себе Патрицию, сидевшую в своей просторной комнате в «Белом доме» и нетерпеливо ждавшую звонка. Как я и думал, она ответила после второго гудка и, часто дыша, выслушала сокращенный пересказ истории Ханса Андерссона. К моему легкому раздражению, она сразу догадалась, что под курткой у Оленьей Ноги был ребенок, еще до того, как я сообщил об этом, хотя мой рассказ занял гораздо меньше времени, чем у Ханса Андерссона. Мне показалось, что она не слишком удивилась, узнав, что Сара Сундквист снова опередила нас и уже побывала в Сэлене.
Когда я закончил рассказ, мы оба некоторое время молчали. Потом Патриция заговорила:
— Поздравляю, ты добился большого успеха! Значит, во время войны Оленья Нога был ребенком-солдатом с неустойчивой психикой; возможно, тяжелые воспоминания не давали ему покоя, и он питал глубокую ненависть к Харальду Олесену. Для начала неплохо, совсем неплохо. Но мы по-прежнему не должны принимать как данность то, что убийца — он. У меня к Хансу Андерссону всего один вопрос. Видел ли он когда-нибудь, какое оружие было у Оленьей Ноги и Харальда Олесена?
Я должен был, конечно, сам спросить об этом. Положив трубку на стол, я приоткрыл дверь в соседнюю комнату и задал вопрос. Через минуту я снова подошел к телефону.
— Нет. Он не сомневался в том, что они вооружены — во всяком случае, Харальд Олесен, но вот оружия у них он никогда не видел, а лишних вопросов не задавал. Так что нам пока не известно, были они вооружены или нет, а если были, то чем.
Вздох Патриции, наверное, был слышен даже в Швеции.
— Конечно, они были вооружены! Как еще можно застрелить трех немецких солдат? Ну, а поскольку Ханс Андерссон никогда не видел у них оружия, можно предположить, что у них, скорее всего, были пистолеты или револьверы — в общем, короткостволы. Очень важно выяснить, какой марки. Если бы Ханс Андерссон это знал, ты мог бы арестовать убийцу уже сегодня вечером. Но сейчас возможны несколько вариантов, хотя один из них выглядит наиболее вероятным. Сегодня нам с тобой придется поработать сверхурочно, но, надеюсь, я сумею поощрить тебя тем, что уже завтра ты арестуешь убийцу. Приезжай ко мне, как только вернешься в Осло, а я попрошу Бенедикте приготовить простой ужин. Восемь вечера тебя устроит?
Я ответил, что постараюсь успеть, и мы одновременно положили трубки. Я поблагодарил Ханса Андерссона за помощь и обещал держать его в курсе событий. Потом поспешил к машине.
На обратном пути я пересек границу так же быстро и гладко, однако голова лопалась от мыслей. Было ясно, что Саре Сундквист придется объясниться. Если она узнала, что Харальд Олесен стал очевидцем смерти ее родителей, у нее появляется достаточно сильный мотив для убийства: месть. Правда, оставалось неясным, имеет ли Олесен непосредственное отношение к гибели ее родителей. Меня радовало, что Патриция по-прежнему рассматривала несколько версий,
