Современный детектив. Большая антология. Книга 12 - Андреас Грубер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я велел ей не приходить сюда завтра и обещал, что позже попрошу Даррела Уильямса связаться с ней, если он окажется невиновным. Сесилия Олесен порывисто обняла меня и, с благодарностью помахав рукой, села в следующий автобус, который подошел через несколько минут. Когда я сел в машину и поехал домой, с моих волос капала вода. На девятый день следствия у меня была припасена долгая поездка и очень интересный разговор. Предвкушая поездку в Швецию, я представлял себе лица всех жильцов дома, как карточную колоду. Кроме того, в колоде имелся джокер — Оленья Нога.
День девятый. По следу легконогого призрака времен войны
1
В Страстную пятницу, 12 апреля 1968 года, мой рабочий день начался раньше обычного. Без десяти восемь я заехал на работу, где, к моему облегчению, не произошло ничего примечательного. Ровно в восемь я сел в машину и отправился в Швецию. По пути проехал мимо дома номер 25 по Кребс-Гате, где все по-прежнему казалось спокойным. Но Осло я покидал с чувством, что скоро все изменится.
Моя поездка проходила в быстром темпе. Машин было немного, и дороги хорошо очистили от снега. Снег я увидел только в горах, хотя он и таял. До Трюсиля я мог любоваться красивыми норвежскими зимними пейзажами. Пограничный контроль оказался символическим. Заметив полицейскую машину, таможенник отдал мне честь и махнул рукой, пропуская в Швецию без всяких формальностей. Ни на норвежской, ни на шведской стороне я не заметил пограничников. Невольно подумал о том, что во время войны контроль для беглецов из оккупированной Норвегии был гораздо строже. Странное чувство — искать давно исчезнувшие следы на снегу, гоняясь за таинственным проводником и двумя беженцами, которые бесследно пропали двадцать четыре года назад.
Очутившись на шведской стороне, я проехал много миль, не встретив ни единой души. Неожиданно за поворотом показался полицейский участок. Я добрался до места в начале второго, свернув с дороги у знака «Полиция» и увидев около участка две шведские патрульные машины. Сам участок больше напоминал простой двухэтажный семейный дом и стоял у подножия холма, в начале узкой долины.
Начальник участка Ханс Андерссон уже ждал меня в своем кабинете с кофе и пирогами. Выглядел он примерно так, как я его себе и представлял: седеющий мужчина за шестьдесят, на полголовы ниже меня, но гораздо тяжелее. У него сохранилась отличная выправка, глаза были ясные, рукопожатие крепкое, улыбка — приветливая. Но голос оказался мягче, чем я ожидал, а первая фраза стала совсем неожиданной:
— Добро пожаловать! Всегда приятно видеть соотечественника!
Заметив мое удивление, он рассмеялся и поспешил объяснить:
— Когда-то я проходил здесь подготовку под именем Ханса Андерсена из Норвегии. И вот на Пасху познакомился с красивой местной девушкой, и жизнь сложилась по-другому… Я окончил полицейский колледж в Гётеборге и с тех пор служу здесь. — Он быстро нагнулся ко мне и понизил голос: — Мне не всегда было просто. Распад союза произошел всего за пару десятилетий до того, представители старших поколений еще испытывали массу предубеждений против норвежцев. Мой тесть сразу объявил: он еще смирится с зятем-норвежцем, но не потерпит, чтобы его внуки носили норвежскую фамилию. Так Ханс Андерсен стал Хансом Андерссоном. — Он помолчал и задумчиво откусил кусок булки. — Постепенно жизнь налаживалась, но началась война, и все снова осложнилось. В первые два года многие сочувствовали немцам и верили, что те победят. Знаете, наверное, что норвежский министр иностранных дел Кут приезжал в Сэлен в сороковом году? Ему дали понять, что он здесь нежелательная персона и король рискует своей свободой, если он приедет в Швецию. — Он снова задумался, и я подал знак, чтобы мой собеседник продолжал. Я понял, что разговор будет долгим и интересным. — К счастью, в сорок втором — сорок третьем годах настроение в обществе резко изменилось. Распространялись вести о казнях и арестах в Норвегии; мы осознали, что немцы вынуждены защищаться. Из Стокгольма поступил приказ: принимать беженцев из Норвегии и заботиться о них. Мы разработали четкий порядок действий. Сначала беженцев регистрировали надлежащим образом — здесь, на первом этаже. Затем их переводили в гостиную моей квартиры наверху, где кормили и поили горячим кофе. Не раз мы оставляли их ночевать в одной из гостевых комнат. Вы, наверное, представляете, сколько мы пережили. Зато мне довелось видеть здесь, у этого здания, одного из счастливейших людей на свете.
— Помните, когда вы впервые встретили Харальда Олесена?
Ханс Андерссон радостно улыбнулся:
— Тот день я помню очень хорошо, потому что был канун Рождества сорок второго года. Они шли всю ночь и спустились в долину вскоре после завтрака — мы как раз начали украшать рождественскую елку. Его настоящее имя я узнал гораздо позже. Во время войны здесь, на шведской стороне, его прозвали Соколиным Глазом. Это прозвище из книги про индейцев; оно очень шло ему. В профиль Харальд Олесен напоминал сокола, и зрение у него было лучше, чем у многих. Тогда ему было под пятьдесят, но выглядел он гораздо моложе. Позже я часто думал об этом — их прозвища были, наверное, довольно рискованными, и потому мы редко так их называли. Прозвище Соколиный Глаз отлично подходило Харальду Олесену, а Оленья Нога — к его напарнику. Однажды я заикнулся об этом в разговоре с Харальдом Олесеном, но он только рассмеялся и ответил: никто ни в чем не заподозрит Оленью Ногу, а на самом деле ему куда больше подходит прозвище Кошачья Лапа. Так оно и было. Оленья Нога во многих отношениях был примечательным молодым человеком. Походку действительно имел летящую. Мы даже шутили, бывало, что он не оставляет за собой следов даже на свежевыпавшем снегу. Никогда — ни раньше, ни потом — я не встречал человека, который бы так грациозно ходил — он, казалось, как будто все время пританцовывал, словно
