Занзибар, или последняя причина - Альфред Андерш

На востоке между морем и однообразным небом протиснулась пылающая полоса. Это была единственная краска в бесцветном мире, мире из серого, усыпанного галькой берега и спящих птиц, из воспоминаний о черных контурах рта и странном, загадочном существе из дерева. Когда исчезнет утренняя заря, начнется дождь, подумал Грегор, она даже не в состоянии окрасить утро. Серый утренний свет заполнял мир, тусклый, бесцветный утренний свет показывал предметы без теней и красок, он показывал их почти такими, какими они были на самом деле, чистыми и готовыми к испытанию. Все необходимо испытать заново, подумал Грегор. Когда он попробовал ступней воду, она показалась ему ледяной.

ЮНГА

Юнга снова сидел в кокпите; Кнудсен с тех пор, как он отчалил, не обмолвился с ним ни словом, но юнгу это не заботило, он и не думал о Кнудсене, лишь удивленно размышлял: выходит, дело-то политическое. Было еще темно, и он заметил, как осторожно маневрирует Кнудсен, проводя катер через запретную зону. Девушка — еврейка, напряженно думал юнга; он знал о евреях только то, что евреи — это что-то вроде негров; девушка играла здесь на борту точно ту же роль, что негр Джимми для Гека Финна: она была человеком, которого необходимо было освободить. Юнге было немного завидно: выходит надо быть негром или евреем, чтобы бежать; он даже подумал: хорошо им! И тут его озарило: выдам-ка я себя за политического, когда окажемся в Дании или Швеции. Если ты политический, то тебя не отправят обратно; парень, который просто не может больше выдержать дома, не имеет права бежать, политический — пожалуйста. Я им скажу: я политический и не могу назвать свое имя; и может, тогда они не станут возражать, чтобы я нанялся на какое-нибудь судно. И тогда, кто знает, я попаду в Америку или на Занзибар.

Кнудсен велел девушке спуститься вниз, потому что стало светло и он не хотел, чтобы она сидела на палубе, где ее могут увидеть. Она села рядом с юнгой. Да она всего года на три старше меня, подумал тот, и снова занялся своими шнурами с наживкой для рыбы. Через какое-то время, показывая на сверток с деревянной фигурой, он спросил:

— А зачем его надо переправлять за гранииу?

О Боже, подумала Юдит, как мне объяснить ему это?

— Ты на него внимательно посмотрел? — спросила она.

— Да, — ответил юнга.

— Он похож на человека, который читает все книги, верно?

— Он читает только Библию, — возразил юнга. — Потому его и выставили в церкви.

— Да, в церкви он читал Библию. Но ты видел его потом, в лодке?

— Да.

— А в лодке он читал совсем другую книгу, ты не находишь?

— Какую же?

— Любую, — ответила Юдит. — Он читает все, что хочет. И именно потому, что он читает все, что ему заблагорассудится, его и хотели арестовать и бросить в темнииу. И именно потому его надо теперь доставить туда, где он сможет читать то, что захочет.

— Я тоже читаю все, что захочу, — сказал юнга.

— Только не говори об этом никому! — посоветовала Юдит.

Но юнга уже не слушал ее.

— И поэтому я тоже хочу смыться отсюда, — ско:іол он. — Я тоже хочу перебраться за границу и исчезнуть.

— Послушай, — испуганно сказала Юдит. — Надеюсь, ты не бросишь этого человека на палубе?

— Кнудсена? — переспросил юнга. — Да мне до него дела нет.

— Но ты не можешь так поступить! — взволнованно сказала Юдит. — Представь себе, что будет, если он вернется без тебя. Ведь тогда ему конец. Что он расскажет им? Как объяснит, куда ты делся? Может, ты думаешь, он может сказать им, что ты свалился с палубы и утонул?

Юнга покачал головой.

— Если ты не вернешься вместе с ним, они поймут, что он был за границей, и его арестуют, — сказала Юдит.

Ну и пусть, подумал юнга, он для меня всего лишь взрослый. Пусть лучше его арестуют, чем еще два с половиной года ловить с ним рыбу у берега.

— Он смелый человек, — сказала Юдит, — ты должен ему помочь!

Отец тоже был смелый человек, подумал юнга, но ему никто не помог. Он был пьяница — вот и все, что они о нем говорят. И единственное, что они знают обо мне, — что я сын пьяницы, сын человека, который потерял свою лодку, потому что был пьян в стельку. Ни одному из них я ничем не обязан; этот парень из дерева тоже ни с кем не считался, просто смылся, и на все, что он оставил там, ему было наплевать; и я поступлю точно пшкже, как он, такой возможности у меня никогда больше не будет.

XЕЛАНДЕР

Мои сны всегда такие безутешные, подумал Хеландер, проснувшись около четырех часов утра; эту ночь он спал короткими, прерывистыми мгновениями, просыпаясь бесчисленное количество раз. Сон, который вспомнил пастор, происходил в каком-то мрачном маленьком отеле, в комнате с отклеившимися обоями, на самом верхнем этаже, там он жил и, раздвинув грязные шторы, видел этажом ниже женщину, которая, уцепившись одной рукой за перила балкона, беззвучно и неподвижно висела над уличной пропастью, а снизу на нее так же безмолвно взирала толпа людей, чьи глаза были полны насмешливого любопытства. Самое ужасное в моих снах, подумал Хеландер, — абсолютная безутешность пространства, в котором они разыгрываются; отель, комната, улица находятся в царстве мертвых, и тем не менее этот сон всегда начинается с воспоминания, с воспоминания об отеле, комнате, улице в Лилле, где я прожил несколько недель, когда меня после ампутации выписали из госпиталя; это было еще до того, как я получил предписание явиться в резервную часть, где и получил отставку. Отель в Лилле впечатался в его сны, как и вся безутешность, безнадежность этого города, как улицы, где размещались бордели, улицы, по которым он однажды прошел; фронтовики и тыловые свиньи стояли перед борделями в очереди; и все же реальность не была такой безнадежной, как его все время возвращавшийся сон. У меня возвращающиеся сны, подумал Хеландер, проснувшись около четырех утра и лежа на софе в своем кабинете; и первый из этих повторяющихся, поселившихся во мне снов — сон об отеле в Лилле, где для меня кончилась война. Потом было продолжение прерванного изучения теологии, обручение с Кэте, работа пастора, короткий брак с Кэте, ее смерть в родах, смерть ребенка, и потом долгий период аскезы и место пастора и больше ничего. Я все время чего-то ждал, но оно не приходило. Часто я страдал от своего аскетического образа жизни, но если быть честным, то одиночество лучше. Я больше не встретил женщину, на которой захотел бы жениться, и потому было лучше остаться в одиночестве и немного страдать от аскетизма. У меня была паства, и часто во мне действительно нуждались, и не только у постели умирающего; мои проповеди были совсем неплохи, и на вечерах, проводимых в отеле «Гамбургер хоф» за игрой в скат или за стаканом красного вина, я тоже не отставал, в общем и целом я был мужчина что надо, аскетический образ жизни не вредил мне. Он вдруг поймал себя на том, что думает о себе в прошедшем времени.