Занзибар, или последняя причина - Альфред Андерш

Он повернулся к девушке, которая с начала их схватки не сдвинулась с места и пристально смотрела на Кнудсена.

— Не бойтесь, — сказал Грегор, — я ранил его не смертельно. Когда вы отъедете, я позабочусь о нем. Но вы должны немедленно отплыть, — добавил он, — вы должны быть далеко, прежде чем рассветет. Мы и так потеряли слишком много времени.

Юдит покачала головой.

— Нет, — сказала она, — я не могу забрать у этого человека его лодку. То, что вы задумали, не получится.

Кнудсен плохо воспринимал происходящее, словно сквозь какую-то пелену, он был еще оглушен, но в его полное страха за катер сознание разыгрывающаяся перед ним сцена ворвалась почти отчетливо. И, сплюнув кровь на камни, он вдруг испытал чувство удивления.

— Так ты действительно не собираешься ехать? — спросил он Грегора.

— Действительно, — ответил Грегор, — я же тебе сказал.

Это ложь, подумал он, конечно же, я хотел бы поплыть с ними.

— Значит так, — сказал Кнудсен.

В его мозгу зрела какая-то мысль, которую он никак не мог собрать воедино. Вместо этого он просто произнес вслух то, о чем подумал:

— Тогда я беру ее на судно, — сказал он, — девушка может ехать.

Боже мой, подумал Грегор, этот человек ненавидит меня. Все, что он делал сегодня, с тех пор как в послеобеденный час встретил меня в церкви, было следствием его ненависти ко мне. Он остался, не ушел в море, он решил взять маленького монаха, потому что ненавидел меня. Он пустился в опаснейшее приключение, чтобы не дать мне возможность презирать его. Он хотел показать мне, что полон решимости не пошевельнуть ради меня и пальцем. Почему же он так меня возненавидел? — подумал Грегор. Что я ему сделал? Он ненавидел меня, но теперь его ненависть иссякла, потому что я довел его до крайности. Если бы я за метр до цели отступил, если бы я сказал юнге, что поеду с ним, то Кнудсен ненавидел бы меня до конца своих дней.

Надменный тип, подумал Кнудсен, проклятый высокомерный парень! Парень со своим цековским высокомерием. А ведь он всего-навсего жалкий несчастный дезертир, он парень, который решил смыться. Но ведь я тоже не хочу ни в чем участвовать. А он еще молод: может, молодые именно так и должны увиливать, как он. Если партия уже в полном дерьме, то молодые и должны увиливать как он, а старые — как я. Так-то оно лучше, мы будем делать такие дела, как то, к которому он вынудил меня сегодня, дела без участия партии, приватные, личные дела. Кнудсен посмотрел на море, в кромешную темноту, где нельзя было разглядеть ровным счетом ничего, ни огонька, а потом взглянул на свое суденышко, которое через несколько минут повезет еврейскую девушку и это странное существо из дерева в темноту, где не видно ни зги.

Он с трудом поднялся с земли.

— Можешь ехать, если хочешь, — сказал он Грегору.

— Большое спасибо, — насмешливо сказал Грегор. — Мне плевать на твое предложение.

Они молча посмотрели друг на друга. Потом Кнудсен поднял с земли свою фуражку и пошел. Проходя мимо юнги, он мрачно посмотрел на него, но ничего не сказал. Юнга последовал за ним, держа в руках пакет с деревянной фигурой.

— Ну, давай! — сказал Грегор Юдит. — Пора!

Она так и стояла на одном месте, как вкопанная, но сделала движение рукой, молчаливое предложение Грегору отправиться вместе с ними. Но Грегор покачал головой. Он подошел к ней, схватил ее за руку и почти толкнул в направлении буны. Их движения напоминали пантомиму, разыгравшуюся за спиной у Кнудсена.

Потом Грегор увидел три фигуры, балансирующие на буне, увидел, как они достигли катера и стали отвязывать канаты. Он мог еще разглядеть, что Кнудсен подошел к рулевому управлению, юнга спустился вниз, а Юдит села на моток каната у мачты. Мотор начал постукивать, звук казался невыносимо громким в тихом звучании ночи, Грегор непроизвольно пригнулся и озабоченно посмотрел на маяк, словно свет мог улавливать звук. Но луч маяка невозмутимо совершил свой путь с востока на запад, потом погас и через какое-то время снова возник на востоке. Грегор обратил внимание, что Кнудсен, даже когда они были уже довольно далеко, не включает бортовые огни, а спустя немного времени Грегор окончательно потерял лодку из виду. Море и ночь слились в сплошную стену из мрачного времени, на поверхности которой все тише и тише, словно часы, постукивал мотор.

Оказавшись в одиночестве, Грегор внезапно понял, как он устал. Он нашел на берегу сухое, защищенное от западного ветра углубление, засыпанное песком, и улегся в него. Потом стал брать горстями песок и сыпать его на себя. Получилось что-то вроде теплого одеяла, так что он даже вскоре согрелся. Прежде чем его усыпил монотонный шум волн, он смотрел какое-то время на небо, где уже не было видно ни одной звезды. Он проснулся от холода. Часы показывали самое начало шестого. О рассвете еще не могло быть и речи, но в абсолютную темноту вплелся какой-то неясный, бледный тон, что-то серое: это был туман. Грегор поднялся и стряхнул песок с одежды. Туман был не очень сильный, но даже если бы он оказался сверхгустым, Грегор все равно смог бы со своей позиции разглядеть маяк; световой луч все еще продолжал свое бесконечное блуждание: двигаясь от моря, он касался полуострова и угасал.

Грегор знал, в каком направлении идти. Он держался берега и шел на запад. Примерно через полчаса стало светлее, вокруг разлился слабый серый свет, туман исчез. И вдруг луч с маяка исчез тоже, и кругом все оказалось заполнено равномерным, диффузным, неярким светом; это был рассвет мрачного осеннего утра. Грегор огляделся и определил, что находится на широком, покрытом галькой пространстве с пятнами высокой сухой травы, и это пространство через береговую полосу граничило с морем. Вдали, на другой стороне, он увидел залив, который казался теперь неподвижным и свинцовым, потому что ветер уже давно прекратился. И тут Грегор увидел птиц. Повсюду на гальке сидели светлые птицы, птицы с белым оперением, или с оперением цвета охры, или светло-коричневым, или серебряно-серым, лишь изредка металлически поблескивало черное перо в этом шелковом наряде, где сочетались молочно-белое и отдающее плесенью серое, коричневый цвет корицы и светлых чищеных орехов, желтизна слоновой кости, желтизна жидкого чая, серебро зеркала и серебро бурых, далеких, северных вод. Птицы сидели маленькими группами, засунув головы в оперение, и спали. Грегор пошел прямо на птиц, между группами спящих диких гусей, диких уток и чаек, среди птиц, которые летели в теплые края, и птиц, которые оставались здесь и которых ждали зимние штормы.

Он вышел к широкому ручью, проложившему свое русло среди отмелей, и ему стало ясно, почему Кнудсен считал невозможным достичь Лоцманского острова ночью пешим ходом. Тот, кто не знал эту местность, в темноте не нашел бы брода через глубокие протоки и ручьи, которые были повсюду; Грегор видел, как они поблескивают вдали. Он понял, что глубокий ручей соединяет залив с морем, и пошел вдоль ручья в направлении залива. Он нашел место, где до самого противоположного берега мог разглядеть дно, снял ботинки и закатал брюки. Поднявшись, он увидел вдали башни Рерика. Отсюда они уже не казались тяжелыми красными монстрами, а выглядели всего лишь маленькими бледными колодами в сером свете утра, изящные квадратные стержни, серо-голубые на краю залива.