Проситель - Юрий Козлов

Берендеев зачем-то поднялся из метро станцией раньше и, миновав стройного Гоголя в по-прежнему не запятнанном ни единой каплей голубиного помета чиновничьем (хотя, насколько было известно Берендееву, Гоголь нигде подолгу не служил) мундире, пошел к банку прежним, смертельно опасным путем.

Сегодня тополиного пуха в воздухе и грибов на асфальте было значительно меньше. Вместо бомжей-убийц у церковной ограды толклись цыганки в широких и длинных, в мелкий цветочек юбках. Одна, как это водится у цыганок, подкатилась было к Берендееву. Он замахал рукой. Молодая, но уже золотозубая и усатая цыганка отчего-то заинтересовалась его протестующе машущей рукой.

— Не давай денег, дай только ручку посмотреть, — пристала как банный лист.

Берендеев, опустив одну руку в карман, где лежали нераспечатанные пачки, провел другой перед глазами цыганки. Та поймала руку в воздухе, вцепилась в нее как клещ. Пришлось вырывать силой. Берендеев понял, что цыганка — ненормальная, потому что она вдруг опустилась перед ним на колени, извлекла из складок юбки, как сорвала с цветка, новенькую пятидесятитысячную, с Кремлем купюру:

— Возьми, родной, не забывай меня, грешную!

Берендеев бросился через улицу, чуть не угодив на сей раз под колеса не темного, как смерть, «мерседеса», но желтого, как сумасшедший дом, «запорожца» (тоже, кстати, иномарки).

Он устал от странных происшествий возле опрятной, обновленной церкви под золочеными куполами. То бомж-убийца, то цыганка, не выманивающая, а предлагающая деньги. Берендеев оглянулся. Цыганка по-прежнему стояла на коленях, молитвенно протягивая в его сторону руки, как кающаяся Мария Магдалина в сторону влекомого на Голгофу Иисуса Христа.

Оставшийся путь до особняка, где помещался «Сет-банк», писатель-фантаст Руслан Берендеев проделал без приключений.

Он ожидал увидеть у дверей толпу возбужденных вкладчиков, как и везде, где обещали высокие дивиденды и незаслуженные премии. Но пуст был переулок под парящей в воздухе сиренево-белой тарелкой с крылатым ослом.

Берендеев поднялся по мраморным ступенькам, тронул кнопку звонка. Охранник легко и без вопросов пропустил его внутрь.

— Вы по поводу премии? — с интересом посмотрела на него симпатичная девушка в белой блузке.

— Нет, я… — Берендеев вдруг понял, что не вполне представляет, что, собственно, ему здесь надо.

— Конфликтная ситуация? — подсказала девушка.

Берендеев не видел ее здесь в день ограбления. И вообще, за компьютерами в операционном зале сидели сплошь новые девушки, удивительно, впрочем, похожие на прежних.

— Наверное, — пожал плечами Берендеев, — хотя я не уверен.

— Тогда… к Рыбоконю? — вопросительно посмотрела на другого — у лестницы, ведущей вверх, — охранника девушка, сняла телефонную трубку. Удивительно, но ей даже не пришлось ничего в трубку говорить. Должно быть, она общалась с невидимым абонентом телепатически. — Председатель Совета директоров «Сет-банка» ждет вас, — торжественно указала рукой в сторону лестницы. — Его кабинет на втором этаже.

— Ждет? — растерялся Берендеев. Ему вдруг увиделась огромная фыркающая рыба с головой коня и тут же — конь, но не в классическом кожаном пальто, а в рыбьей чешуе и почему-то с толстыми, упругими усами.

— Ждет, — подтвердила секретарша.

Берендеев вспомнил, что у морского бога Посейдона были кони (рыбокони), но не в чешуе, а гладкие, как угри или налимы… И скакали эти кони не только по воде и по дну морскому, но и, в случае необходимости, по суше. «Бред», — подумал Берендеев. Определенно мысли его (в отличие от рыбоконей Посейдона) скакали куда-то не туда. Так всегда случалось с мыслями, когда они не знали, куда скакать.

Он поднялся на второй этаж, миновал пустую приемную, вошел в небольшой, стандартно обставленный кабинет, решительно ничего не сообщающий о личности владельца. Если, конечно, не считать весьма странного (в смысле уместности здесь) лунного глобуса и не странной (опять-таки в смысле уместности) бронзовой статуэтки крылатого, встающего на дыбы осла. Какой-то одухотворенный был у этого осла вид. Берендеев подумал, что он похож на сообщающего поэтам вдохновение крылатого коня Пегаса. Осел, похоже, тоже сообщал вдохновение. Но не поэтам.

Навстречу Берендееву поднялся коротко, по-военному или по-спортивному стриженный мужчина в необычных круглых, в роговой оправе очках. Ему можно было дать и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет. Впрочем, за исключением стрижки, ничего военного или спортивного в его облике не было. «Рыбоконь — существо мифологическое, — подумал Берендеев, — следовательно, без возраста».

— Я вас ждал, — ошарашил он Берендеева неожиданным признанием.

— Я пришел… — Берендеев на мгновение запнулся, но тут же с исчерпывающей ясностью понял, зачем он пришел в «Сет-банк». — Я пришел отдать вам свои деньги. Деньги, которых у меня… нет.

«Всякий неначатый труд таит в себе совершенство, — подумал, глядя на приглашающе мерцающий экран компьютера, писатель-фантаст Руслан Берендеев. Следовательно, начало труда неизбежно представляет собой разрушение совершенства. Сомнение есть не что иное, как стремление продлить невозможное совершенство, временное, а может, истинное (вечное?), имя которому — Ничто».

На экране компьютера, с некоторых пор заменившего Берендееву бумагу и пишущую машинку, как раз и было то самое невозможное совершенство — Ничто, серое пространство, вместилище сущего, территория нерожденного, — которое предстояло разрушить (осквернить?).

«Зачем?» — подумал Берендеев.

Ему было известно предположение о будто бы имеющем место «попущении Господа злу», смысл которого заключался в том, что Господь иной раз не препятствовал полномасштабной реализации зла для последующего полномасштабного же его пресечения с обязательным наказанием виновных. Вероятно, точно так же имело место и «попущение Господа творчеству». Господь не имел обыкновения препятствовать творчеству в надежде на то, что творец создаст нечто стоящее.

Берендеев не был уверен, что ему следует в очередной раз испытывать терпение Господа. Ему было трудно отделаться от идиотского ощущения, что ему (и не только ему) в принципе не о чем и незачем писать, потому что Господь и так все видит и знает. Что же касается людей (читателей), то они, независимо от того, будет он писать или не будет, ничего не видят и ничего не знают, потому что не хотят видеть и не хотят знать. Берендеев подумал, что нельзя писать, не зная (не видя) истины. Но, вероятно, можно было писать, зная (видя), что истины не существует вообще. Это было все равно что справа налево писать пальцем по воздуху буквами, которых не существует ни в одном известном языке. Тем не менее писатель-фантаст Руслан Берендеев был уверен, что писать следует именно так. Глядя на серый мерцающий компьютерный экран, он ощущал себя неандертальцем, впервые в жизни вознамерившимся выцарапать что-то острым камнем на стене пещеры.