Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945 - Валерий Вахромеев

Простившись с пекарем, я уже отошел метров на двадцать, как он окликнул меня. Пекарь протягивал мне длинный батон белого хлеба. Вернувшись, я взял батон и разломил его надвое: одну часть себе, другую Василию. Сказал доброму человеку «Merci!» и отправился в путь. В этот день я прошел горными дорогами и тропинками, наверное, километров пятнадцать — двадцать, трудно в горах точно определить пройденный путь. В пути старался придерживаться направления на юго-восток.

Сгустились сумерки, наступил вечер. Тяжело шагали уставшие за день ноги. Пора подумать и о ночлеге.

Шел к концу третий день моих одиночных скитаний. Где-то сейчас Вася? Ему было легче ориентироваться — у него была карта. На ней мы с Василием проложили наш маршрут в сторону неоккупированной Франции. А вот у меня карты не было…

Черное небо над головой, августовское небо Франции. И наша верная подруга ночь. Подруга в пути по дорогам Германии, Эльзаса и Франции, вдали от Родины. И теперь теплая ночь раскинула надо мной звездное решето. И лишь на западе черный бархат ночи несколько светлеет. А посмотришь вдаль на темный зубчатый силуэт леса на горизонте, становится грустно от осознания того, что еще один день навсегда покинул Землю…

Иду проселочными дорогами, обходя крупные селения. Светлая лента дороги ложится под ноги. Изредка легкий ветерок доносит собачий лай и запах жилья. Чутко вслушиваюсь в ночную тишину. Но вот вдали виднеются смутные очертания крайних домов селения. И каждый раз, подходя к дому, возникает один вопрос: что меня здесь ждет?

Робко постучался в дверь. За дверью слышится приветливый мужской голос, он приглашает меня войти. Вхожу в слабо освещенную низкую комнату, посреди нее стоит простой деревянный стол, на столе керосиновая лампа. Возле стола стоит молодой человек лет двадцати — двадцати трех, худощавый в черном до пола одеянии. Он перепоясан широким поясом, а на голове у него черная шапочка. Его тень переламывается на потолке, отчего человек кажется очень высоким.

Он внимательно рассматривает меня. Спрашивает о чем-то по-французски. Отвечаю ему заученными фразами примерно такого содержания: «Пленный, бежал, прошу соли и спичек». Юноша спросил, кто я: немец, поляк? И когда понял, что перед ним русский, не мог скрыть своего удивления. Он засуетился, приглашая меня присесть к столу. Далее выяснилось, что он — сельский священник и впервые встречается с русским, советским человеком. Подавая на стол скромную еду — кусок хлеба и несколько картофелин в мундире, — он с нескрываемым интересом продолжал рассматривать меня. И все что-то говорил, говорил. Жестами он даЛ понять, что еда на столе для меня. Я догадался, что он отдает весь свой дневной паек. Я категорически отказался от еды. Пастора обидел мой отказ, он еще энергичнее стал уговаривать отведать его пищи. Пришлось, сдерживая чувство голода, не спеша принять половину его ужина. Все это время юноша сидел напротив меня, и добрая улыбка не сходила с его лица.

«Сытно» поужинав, я тепло поблагодарил радушного хозяина, попутно спросив, нет ли в селе немцев или жандармов. Когда уже выходил, я жестом спросил, нет ли у хозяина закурить? В ответ священник отрицательно покачал головой. Проводив меня до дороги, француз быстро скрылся в темноте ночи.

И я зашагал по пыльной дороге, вспоминая необычную встречу. Отойдя довольно далеко от села, впереди я увидел свет карманного фонаря, приближавшийся со стороны дороги. Я в тревоге остановился. Человек также остановился, не доходя до меня нескольких шагов, и что-то громко произнес по-французски. И тут-то я узнал по фигуре и по голосу гостеприимного пастора! Но как он очутился впереди меня? Ведь я уже давно миновал его дом, его деревню!

Священник тяжело дышал. Остановился. Едва переведя дух, протянул мне две сигареты. Какой щедрый подарок! Ведь в то тяжелое военное время они были на вес золота! Как же меня поразила его забота обо мне, бедном беглеце! Жаль, что из его слов я ничего не мог понять. Как только мог, я от всей души поблагодарил молодого француза за подарок. Ведь уже много-много дней я не нюхал даже запаха табака! А я в то время был заядлым курильщиком. Во время наших странствий куревом нам служил сухой мох да листья деревьев.

Пока я перекуривал, пастор о чем-то очень горячо просил меня, умолял. Наконец до меня дошел смысл его слов: он просил меня встать на одно колено и сложить ладони перед собой. Для примера он несколько раз сам показал, как мне это нужно было сделать. Я старался ему объяснить, что не верю в Бога, что я атеист. Но он, даже поняв смысл моих объяснений, еще настойчивей просил исполнить его единственную просьбу. И я… уступил его настойчивости.

С достоинством, торжественно простой сельский священник перекрестил меня, после чего по-отечески поцеловал в лоб. Тогда-то я понял, что добрый молодой человек благословил меня в дальнюю дорогу, в неизвестность. Лишь после этого он считал свой пастырский и человеческий долг выполненным. И разошлись наши земные дороги и судьбы в темной августовской ночи посреди Франции…

До сих пор, хотя прошло уже полвека, в моих глазах стоит высокая темная фигура на фоне бескрайнего звездного неба.

Фигура человека, в моей ранней юности поразившего меня до глубины души своей чистой и искренней верой!

Наверное, время перевалило за полночь. Крупные звезды ярко светились на бездонном, черном бархате неба. Путь мой проходил извилистой дорогой вдоль ручья. В конце крутого спуска показался широкий каменный мост. В тени деревьев за мостом смутно вырисовывались контуры большого сооружения. По характерному шуму падающей воды я понял, что это мельница. Подойдя к мосту, я услышал мужские голоса.

На другой стороне речки разговаривали двое. Мне не хотелось еще раз рисковать. Я свернул с дороги вправо и пошел лесом к вершине холма. Дойдя до вершины, устроился на ночлег с южной стороны большого дерева, укрылся от ночной сырости попоной и крепко заснул на расстеленном мешке.

Проснулся сразу. Разбудил меня громкий разговор недалеко от меня. Осторожно раздвинул ветки кустов и увидел две повозки на дороге. Несколько мужчин собирали хворост и грузили его на подводы. Я собрал свои вещи, вышел поодаль от людей на дорогу и пошел в противоположную от них сторону. Отошел уже на приличное расстояние, как вдруг мое внимание привлек свежий, еще дымящийся окурок. Я обрадовался счастливой находке, но радость оказалась преждевременной. Вместо табака в самокрутке был мох! Отошел с дороги в кусты и скрутил новую самокрутку из сухого мха. Кругом тишина, только щебет лесных пичуг и тихий шелест ветра в вершинах деревьев. Я опять мысленно унесся далеко, далеко…

Внезапно из кустов прямо на меня вышел человек. От неожиданности я вздрогнул. Но человек, видно, первым заметил меня. Он с любопытством разглядывал меня. Отступать было поздно. Я тоже смог теперь разглядеть его. Роста он был выше среднего, немного сутулый. Привлекла мое внимание черная повязка, закрывавшая правый глаз. Простая, довольно поношенная куртка и стоптанные от длительной носки башмаки дополняли его портрет. Он, видно не ожидая встретить меня в этом глухом месте, повернулся и собрался уйти в сторону. Я улыбнулся и обратился к нему: «Kornrade!» Человек подошел ближе и присел рядом со мной на траву. Я коротко рассказал о себе. Он охотно поддержал разговор, и я узнал его историю. Он, оказывается, простой сельский учитель, шел в школу, которая находилась за перевалом. Он мог идти по дороге, но воспользовался короткой дорогой через лес. В школе было мало учеников, но он продолжал ежедневно ходить туда, преодолевая ежедневно этот тяжелый путь. Дальше учитель рассказал, что он воевал, раненым попал в плен к немцам, но был вскоре освобожден из-за потери глаза. Я спросил его, нет ли в деревне немцев или жандармов. На мой вопрос он ответил отрицательно. Мы простились. Он пошел дальше и, немного прихрамывая, скрылся в зарослях терновника.