Доброй ночи, любовь моя - Ингер Фриманссон

– Я и шла нормально. Но поскользнулась!

* * *

Нет. Никакая она не малявка. Вечерами она лежала, отвернувшись к стене, и представляла, как это могло быть. Она и Марк. Совершенно по-другому. Она щупала свои груди, не подросли ли они, потом рука скользила вниз к этой точке в стыдном месте, которую так головокружительно сладко трогать. Ею овладевало беспокойство, хотелось исчезнуть отсюда. Но гипс сидел как колодки, конечно, он защищал ее от того, что было вокруг, на улице, но одновременно делал ее пленницей.

И в один прекрасный день, когда зима отступила, с нее сняли бинты, распилили гипс. Обнажилась исхудавшая нога, запахло кислым.

Однако она поправилась. И занятия в школе уже закончились, школьный двор наполнился веселыми учениками, кто в чем, все учительницы прямиком из парикмахерской, флаг хлопает на ветру.

Она избежала всего этого.

Жюстина боялась, что отощавшая нога подведет ее, но вскоре обнаружила, что нога такая же сильная, как и раньше. К вечеру она иногда немного распухала вокруг лодыжки и ныла, но Жюстина могла ходить и бегать как прежде.

* * *

Она стояла у вывороченных корней, с той стороны, куда не задувал ветер. На земле валялись обертки от конфет.

Она была одна.

Она шла по дорогам и тропинкам.

Охотник сидел на крыльце и вырезал что-то из дерева.

Она несмело вошла во двор.

Он увидел ее, но промолчал.

Она села рядом с ним, спина у него напряглась, руки все вырезали и вырезали.

Она положила руку ему на плечо. Кожа у него была коричневая, старая.

Нет.

Не старая.

Она вошла в его до блеска надраенную кухню. Клеенка протерта, плита и мойка сияют. Пол белый и чисто выметенный.

Тогда он встал и вошел за ней.

– Чего тебе здесь надо?

– Прости, – прошептала она. – Я не виновата.

– Я хочу, чтобы ты ушла.

– Нет...

– Я хочу, чтобы ты немедленно ушла.

Он встал у стены. Она приблизилась к нему, прижалась бедрами к ткани его джинсов.

– Стина!

– Обними меня, мне было так одиноко.

* * *

Она закрыла дверь в его дом, заперла. Легла на его одеяло. Оно было серое и теплое после кошки. Свернулась клубком, подобрала колени.

Его силуэт темнел на фоне окна.

– Я ногу сломала, – прошептала она, хотя и не собиралась рассказывать об этом.

– Стина...

– Иди сюда, ляг рядом со мной, согрей меня.

Он лег.

– Я сказал, что я хочу, чтобы ты ушла.

– Молчи! – прошептала она.

Подбородок ее уткнулся ему в грудь, поросшую курчавыми волосками. Вкус воздуха, соли.

Руки у нее вдруг стали такими сильными, она была молодая, а он старый. Его живот, беззащитный и слабый, она касалась его языком, губами.

А потом.

Мужчина.

* * *

Она довела его до слез. Это напугало ее. Заметив ее страх, он снова стал сильным, обнял, притянул к себе, и ее ноги оплелись вокруг него.

– Стина, – прошептал он. – Ты знаешь, что это нельзя.

– Кто это решает?

И она склонилась к нему, они снова это делали, он двигался в ней, она изгибалась, но позволяла ему там быть.

Потом его всегда наполняло раскаяние.

Ей приходилось гладить его, находить слова, баюкать, пока его не отпустит.

– Я к тебе еще приду, я тебя никогда не оставлю.

* * *

День за днем. Вывороченные корни. Дом.

Иногда дверь была заперта. Она ждала во дворе. Потом она научилась открывать ставни. Она лежала на его простынях, его запах проникал между бедер.

Порывы холодного ветра. Он стоял на свету с одеялом в руках. Лицо повернуто в сторону от нее.

Кулаки впечатались в стол: нет!

– Ты не можешь, – прошептала она, рот и челюсти у нее болели. – Ты не можешь меня выгнать!

Голая у него на коленях, швы его джинсов. В тихий, дождливый день.

– Слышишь дрозда? – прошептала она.

– Дрозда?

– Слышишь, как он поет?

– Почему ты делаешь меня таким слабым, почему ты...

Ткань поднимается, упирается ей в ляжку.

– Не такой уж ты и слабый...

Волна смеха, радости. Он поднимает ее, как хрупкую, трепещущую бабочку. Кружит по комнате. Раскрывает ее лепестки.

Каждый раз она удивлялась: она ведь узкая, как камышинка, а он...

– Мне кажется, ты меня пополам разорвешь...

Но в такие моменты он не слышал ее, он был как играющая рыба, чешуя на ее животе.

А потом он отодвигался, съеживался.

* * *

Однажды она рассказала ему про остров.

– Мы завтра уезжаем на архипелаг. Поживем там какое-то время. В старом доме, который принадлежал папиным родителям. Он стоит на острове. Мы туда на корабле поплывем. Иначе туда не добраться.

Если она думала, что он не станет расспрашивать, то она ошибалась.

Он хотел знать все.

– Папа взял отпуск. На острове не так уж много домов, еду туда на кораблике доставляют. Но люди там круглый год живут. Рыбу ловят, наверное, как ты думаешь, иначе что же они едят? Мне разрешили одну из комнат обустроить, как мне хочется, это будет моя комната, я сама там покрашу все, обои поклею. Папа принес образцы обоев, я уже выбрала.

Он серьезно посмотрел на нее:

– Теперь ты меня послушай. Когда ты вернешься, меня здесь не будет. Вообще-то это ты меня принуждала, но я тебя не виню. Совершенно не виню.

Мыслями она вся уже была там, на острове, и не слушала, что он говорит. Просто сидела в его объятиях, гладила его мягкие уши.

– А когда созреют яблоки, мы их соберем, я запеку тебя в яблочном пироге и съем с мороженым и ванильным соусом. А теперь мне домой пора.

Родители Свена всегда вызывали у Флоры недоумение. Было в них нечто вульгарное, нечто, не соответствующее их положению. Оба высоченные и громогласные, а свекор еще и оглох с возрастом, так что свекровь вечно надсаживалась, чтобы докричаться до него. Оба любили соленое словцо, крепкое выражение, им нравилось шокировать людей. С детским воодушевлением они наблюдали, как отреагируют окружающие.

Свен ее подготовил.

– Они немного со странностями, я тебя просто предупреждаю, чтобы ты знала.