Джон Рид - Теодор Гладков

Оставаться в Софии было невозможно. Рид и Робинсон уехали в Сербию, оттуда — в Салоники, из Салоник — в Италию и там, наконец, сели на первый же пароход, следующий в Соединенные Штаты.

Поездка по Восточной Европе вместо намеченных трех месяцев затянулась на семь. По иронии судьбы Рид не стал свидетелем ни одного из тех событий, ради описания которых его командировали. Но не жалел об этом. Лично ему не нужно было ни вступление Италии в войну, ни сражение за Дарданеллы, ни наступление русской армии. Все, что он увидел на Востоке, лишь подтвердило вывод, к которому Рид пришел еще на Западе: «Это не наша война».

Работа для «Метрополитен» имела одно большое достоинство, она хорошо оплачивалась. В Нью-Йорке Рид получил сразу столько денег, сколько он не держал в руках за всю свою жизнь — ни до, ни после.

Первым делом он послал несколько сот долларов в Портленд. Наследство после смерти отца было к этому времени опутано многочисленными долгами, и мать еле-еле сводила концы с концами. Джек и сам собирался поехать в Портленд, но сначала он должен был закончить многочисленные очерки и статьи.

В Нью-Йорке он быстро почувствовал, что за эти семь месяцев милитаризм и шовинизм расцвели пышным цветом, что Америка еще на несколько шагов продвинулась к войне.

Однажды, выгадав свободный вечер, Джон выступил с лекцией в Гарвардском клубе. По крайней мере половину присутствовавших он знал лично еще по университету и рассчитывал поэтому если не на полное понимание, то хотя бы на теплый прием.

Лишь только Рид стал с жаром рассказывать о подлинном лице войны, о страданиях народов, как сразу уловил сарказм и настороженность. Он почувствовал, как в нем просыпается паев, и, чтобы расшевелить этих самоуверенных снобов, проткнуть их толстую шкуру, стал выкладывать всю правду о войне, описывать ужас сражений, стоны раненых, смрад незахороненных трупов. Все его усилия были напрасны. На лицах слушателей не отразилось никакого доброго чувства — только скука, скептицизм, ирония.

Рид ушел из клуба расстроенный и злой.

Через несколько дней жизнь устроила Риду один из тех непостижимых номеров, на которые она великая мастерица: ему предложили выступить перед заключенными знаменитой нью-йоркской тюрьмы Синг-Синг.

В первую секунду Джон растерялся, когда при его явлении на трибуне несколько сот человек, как на пружинах, вскочили со своих мест. В глазах замелькало от полосатых курток. Потом по чьей-то команде все так же внезапно сели, словно упали на отполированные до блеска, грубые деревянные скамьи. В зале было очень тихо, но со всех сторон чуть слышно доносились едва различимые странные звуки. Оправившись от смущения, Рид сообразил, что это клацают при малейшем движении тела ножные кандалы.

Несмотря на всю необычность обстановки, Джон почувствовал себя гораздо увереннее, чем перед респектабельной аудиторией Гарварда. Он дружелюбно ухмыльнулся и весело сказал:

— Здорово, приятели!

Для начала Джон поделился впечатлениями о своем пока небольшом тюремном опыте, чем сразу завоевал полное доверие и расположение слушателей. Несколько рискованных шуток также были приняты с одобрением.

Потом он перешел к серьезным вещам и заговорил о войне, о борьбе рабочего класса за свою свободу, о стремлении народов к миру и счастью. Его слушали внимательно, не отводя глаз, не перебив ни одним словом. Через два часа, когда он кончил, его приветствовали овацией. А самые «закоренелые злодеи» в такт рукоплесканиям стучали о цементный пол тяжелыми чугунными ядрами, прикованными к их цепям.

Сразу же после этой необычной лекции Рид уехал на родину навестить мать и брата.

Когда минула радость первых дней встречи с родными, Джон затосковал. Привыкнув к высокому ритму жизни, непрерывной смене впечатлений, неожиданно и быстро меняющимся ситуациям, он почувствовал себя не на месте в тихом, провинциальном Портленде. Когда мать смотрела на него лучащимися от счастья глазами, его сердце переворачивалось в груди от любви.

Противоречивые чувства разрывали Рида. Он отдыхал под материнским кровом душой и телом, мучался от бездейственности, хотел подольше быть с родными и рвался к работе, к гуще дел.

Так иногда бывает между близкими людьми за минуту до отхода поезда. Они тянутся друг к другу, вглядываясь последний раз в дорогие черты, и в то же время с нетерпением ждут, когда же, наконец, тревожный гудок паровоза оборвет эту тягостную от сознания неизбежности ее конца минуту.

5 декабря он написал обо всех этих переживаниях одному из нью-йоркских друзей. Но на другой день к тому же другу полетело вдогонку новое письмо, проникнутое диаметрально противоположным настроением. Оно заканчивалось следующими словами:

«Наконец-то я нашел ee! Это первый человек, которого я полюбил без остатка».

Что же произошло за сутки между написанием этих двух столь непохожих писем?

Ее звали Луиза Брайант-Труллингер. Она была красива, умна, талантлива и получила отличное образование в университетах Невады и Орегона. Некоторое время Луиза работала учительницей в разных городах, потом приехала в Портленд и вышла замуж за доктора Труллингера. Она хорошо рисовала, писала рассказы и грезила о далеких городах с их таинственной, необычайно привлекательной жизнью, мечтала о карьере художницы и журналистки. Она чувствовала, как в ней бродят, не находя выхода, какие-то смутные порывы и стремления, но не видела, куда бы приложить свою энергию. В тихом, старомодном Портленде она ощущала себя птицей, попавшей в силки.

Семья, муж, как она скоро убедилась, не смогли заполнить ее жизнь, погасить внутреннюю неудовлетворенность.

Луиза впервые увидела Рида еще летом 1914 года, когда он приезжал в Портленд после Мексики, и с тех пор не пропускала в печати ни одной его даже самой маленькой корреспонденции. Еще не знакомый, он уже стал ее кумиром. Из-за него она стала читать не только «Метрополитен», но и «Мэссиз» и обнаружила вскоре, что направление этого журнала как нельзя больше соответствует ее собственным взглядам. Она даже послала в «Мэссиз» несколько своих рисунков и заметок и получила из редакции теплый, дружественный ответ.

У нее были в Портленде общие друзья с Ридом — Карл и Элен Уолтерсы. Когда в декабре 1915 года они устроили скромный обед в честь очередного приезда Джона, Луиза оказалась его соседкой за столом. После обеда Рид проводил ее и зашел, чтобы посмотреть ее работы.

Джон и Луиза влюбились друг в друга с первой встречи.

Любовь с первого взгляда не признает никаких условностей, так как безусловна по самой своей природе. Джон и Луиза стали возлюбленными, как только поняли, что это неизбежно.

Рид вернулся в Нью-Йорк. Через несколько дней она приехала к нему и поселилась в его квартире на Вашингтон-сквер. Их «цыганская любовь» многих шокировала, она вызвала толки и пересуды, даже взрывы высокомерного негодования. Они же были счастливы.