Планета шампуня - Дуглас Коупленд

— Вы должны нажимать на рычажок «Киттипомпы» так, словно вы готовите порцию мороженого для кинозвезды! — наставляет дедушка трясущегося от неуверенности Джима, который покорно отвечает: «Слушаюсь, сэр» и обнажает зубы без тени улыбки в глазах.

Здоровых амбиций тут ноль. Безнадёга — вот что это такое.

Стефани, отделившись от толпы завороженных зрителей, идет за мной в освещенную свечами кухню.

— Что-то не так? — спрашивает она. — Qa va?[25]

— Мы с Анной-Луизой порвали. — Лицо Стефани дипломатично-бесстрастно. — Вернее, она меня бросила.

Молчание. Чтобы чем-то его заполнить, я посвящаю ее в подробности — открытка от Киви (Где, кстати, она, эта злополучная открытка?), стресс, в котором я живу последнее время, полный завал с учебой… Глядя из кухни на окно в гостиной, мы видим, что из подъехавшего к дому такси выходит Моник. И покуда я изливаю сочувственно слушающей меня Стефани все мои горести, она пулей влетает в дверь.

— Мы любили друг друга в спутниковой тарелке! — кричит она с порога в полный голос — Там тепло — в тарелке… там этот — фокус света, — Все головы в гостиной, как стайка рыбок, когда они меняют курс, поворачиваются к Моник, рванувшей прямиком в кухню.

Мгновенно превратившись в ханжу, я ее одергиваю: «Шш-шш...» То есть я, конечно, обеими руками за самовыражение, только самовыражайтесь про себя, пожалуйста. Моник, с ее, мягко говоря, раскованным поведением, хоть и не грязная шлюшка, но все же какой-то налет нечистоплотности в ней есть; это как упаковка сахарного песка, которая лопнула по шву, и содержимое белой струйкой сыплется на затоптанный пол супермаркета.

Стефани, впрочем, не терпится поскорей услышать все в мельчайших подробностях, и она невнятно-примирительными звуками призывает меня отложить на время скорбную повесть о моих невзгодах и дать ей сперва утолить свой аппетит к таблоидной «клубничке». Они начинают тарахтеть по-французски, мусоля и обсасывая все пикантности, и только когда худшее позади, скова переключаются на английский, и я, таким образом, удостоен привилегии слушать байки о всесильном миллионере Кирке. Дейзи и Мюррей тоже тут как тут, развесили уши под тем предлогом, что они, мол, у себя дома. «Китти-крем»® явно не выдерживает конкуренции!…

— У Кирка табун лошадей, — докладывает Моник. — А жена у него на… как это… искусственном дыхании. А квартира у него оформлена по последнему слову дизайна и техники. А еще у него…

~ Да сам-то он какой? — спрашиваю я.

— Какой?

— Ну, что он за человек?

— Mystcrieux. Tres mysterieux[26]. Я думаю, он работает на ЦРУ, и, возможно, он был даже во Вьетнаме. Я так думаю, он был в плену.

Джасмин входит на кухню и укоризненно шикает на нас.

— Моник подцепила миллионера, — объясняю я.

— В Ланкастере?!

И вдруг возле холодильника у дальней стены я вижу открытку от Киви и иду прочесть ее, отключаясь от приглушенной болтовни Моник, которая с прежней живостью живописует свои секс-приключения.

А Киви написал мне следующее:

Привет, дружище!

У нас тут весна. Новая Зеландия гораздо меньше, чем была, когда я уезжал. От учебы ломает. По мне лучше бы пить твои коктейли на крыше у С, чем пялиться тут на овец, проникаясь к ним все более и более нежными чувствами. (Шутка!) Ah , oui , Paris ![27]Где он? — то ли на расстоянии в миллион миль, то ли совсем рядом. От Моник, как я уехал, ни ползвука, но, с другой стороны, она ведь не из тех, кто пишет своим бывшим, правда? Когда ты разродишься очередным лирическим посланием к Стеф, пусть напомнит М., что я, черт возьми, существую!

Все они одинаковы, все динамитъ горазды.

Даешь воздержание! Может, следующим летом махнем на лыжах?

Киви

На холодильнике новый рисунок Марка: юная гейша с клыками во рту и рюмкой мартини в руке. Подпись под рисунком гласит:

Гейша идет скособоченная потому что ее пояс-оби весит 500 фунтов потому что в поясе она спрятала уран!

— Вам обязательно надо попробовать заняться любовью в спутниковой тарелке, миссис Джонсон, — слышу я, отрывая глаза от открытки, восторженный голос Моник. — Это тонизирует, и плюс вы еще загораете.

— Да уж это наверняка, — заливается краской Джасмин.

Дейзин портафон вдруг дает о себе знать слабым похрюкиванием из-под вороха купонов на пиццу со скидкой.

— Это меня, — говорит Моник, суетливо роясь в бумажной куче. — Я дала Кирку твой номер, чтобы он мог позвонить, пока я здесь. Он поехал покупать вертолет.

— Да вот мой телефон, — говорит Дейзи. — Я отвечу. — Дейзи имитирует пародийный французский акцент: — Гезиденция Моник. Кто говогит? Кирк? Халло, Кирк. — Дейзи игриво подхмигивает Моник и раз-другой пританцовывает на месте — общий смысл ее телодвижений должен убедить Моник в том, что сейчас все мы повеселимся, но внезапно лицо ее меняется. — Дэн?… Дэн, это ты? — Глаза у Дейзи как два блюдца. Сенсация! — Это Дэн! Это он звонит Моник. Кирк — это Дэн!

Вопли, визги.

Моник пытается спасти жалкие остатки достоинства и, схватив трубку, гневно бросает:

— Ты лжец! — Подбоченясь, она принимает позу оскорбленной добродетели. — Я не желаю говорить с тобой. Прощай.

— Эй! — кричит дедушка. — Ну-ка потише там.

Джасмин с сияющим, счастливым лицом — редкий случай с тех пор, как я вернулся из Европы, — выхватывает у Моник трубку.

— Привет, Дэн. Ты бы со своими вывертами где попало не засвечивался, а не то ставка страховой премии взлетит у тебя под облака.

— Страховой премии? — не понимает Стефани.

Я пускаюсь объяснять ей, что страховая премия всегда повышается, если с тобой произошел несчастный случай или, допустим, на принадлежащем тебе участке имеется какое-то оборудование, представляющее повышенную опасность, — скажем, бассейн с трамплином для прыжков в воду, но после первых нескольких фраз я бросаю эту затею — все впустую. Может, дело в том, что Стефани просто напрочь лишена чувства юмора?

Пока я разжевываю для Стефани специфические тонкости «страхового юмора», у меня на глазах разыгрывается престранная сцена. Джасмин, упираясь задом в край кухонного стола, роняет лицо в ладони и судорожно втягивает в себя углекислый газ, выдохнутый в припадке безудержного хохота. Тем временем Моник (на ее компактной пудре успел появиться очередной след от ногтя) стоит подбоченившись и осуждающе покачивает головой — дескать, какая же вероломная тварь этот Дэн. В этот момент, ни раньше, ни позже, они обе встречаются глазами, и я мгновенно забываю о Стефани со всеми ее недоумениями, потому что вижу, что мама начинает плакать, а Моник протягивает к ней руки и бережно заключает ее в свои молодые объятия.