Бриллиантовый крест медвежатника - Евгений Сухов

Какая-то тень, мелькнувшая за окном, на мгновение отвлекла внимание Занозы. Впрочем, все, что было нужно, он узнал, и оставалось лишь вручить референту деньги, забрать бумаги и отвалить восвояси.

– Ладно, я все понял, – сказал Заноза, полез за пазуху и достал плотный сверток. – Здесь тысяча рублей. Будешь пересчитывать?

– Ну что вы, – махнул рукой Введенский. – Я вам верю… теперь. Вы – честный человек.

Заноза внутренне усмехнулся и насмешливо посмотрел на бывшего референта. Вот сейчас врезать ему ребром ладони по кадыку, он глаза закатит и повалится на стол, хватая ртом воздух. Но вздохнуть не сможет и через пару-тройку минут испустит дух. И денежки целы будут, и бумаги в кармане. А потом вырядится он снова Фельзером – поди отыщи его! Ведь и не удумаешь, что в безобидном фотографическом художнике, коего обидеть грех, скрывается он, Заноза, тобольский каторжанин, громила и тать.

Но – нет! Савелий Николаевич мокрых дел терпеть не может и по головке за убийство референта не погладит, а чего хуже – от дела отлучит. А дельце, видать, прибыльное намечается, тут денежки обломятся не в одну тысчонку. Да и жалко этого пьянчугу. Ведь, похоже, и взаправду он ему верит, дурень эдакий…

– Знаете, а ведь я не раз хотел эти бумаги в печке сжечь, – глядя на Занозу счастливыми глазами, сообщил Введенский. – Ведь как бывает: вещь совершенно не нужная, лежит годами, только место занимает, а как ее выбросишь, сразу появляется в ней надобность. А ее уже нету. Вот и кусаешь потом локти. Вам такое знакомо? Такое и с этими бумагами могло приключиться.

– Ну, так ведь не случилось? – запихнул бумаги за пазуху Заноза.

– Не случилось, – заулыбался Введенский.

– Ну и слава богу. Прощевай покуда, Панкрат Семенович. Про сделку нашу не болтай, меня, коли где увидишь, не узнавай, с этого времени мы друг дружку не знаем и не виделись никогда. Понял?

– Понял, – охотно кивнул головой референт. – Это же все в моих интересах, – добавил он.

– Вот именно, – поддакнул Заноза. – Ну, приятель, покедова.

Заноза пожал вялую руку Введенского и вышел. Когда его шаги смолкли, бывший референт судорожно развернул сверток и стал пересчитывать деньги. Тысяча рублей! Вот возможность начать жизнь заново. Это ведь никогда не поздно, ни в сорок, ни даже в пятьдесят. А ему только тридцать шесть! Бросить пить, подлечиться и начать жить. Денег, если ими правильно и аккуратно распоряжаться, может хватить на два года. А уж за такой срок он сможет найти себе службу. Главное – не пить. И купить себе хорошую одежду. Без нее он просто не сможет найти себе приличного места. Затем оставить на житье-бытье рублей двести, а остальные деньги перевести в выигрышные пятипроцентные банковские билеты. Точно! Он так и сделает. Завтра же.

В голове Панкрата Семеновича стали вставать одна за другой радужные картины. Он еще совсем ничего, а коли приодеться, так вполне можно сойти за преуспевающего человека. Поступить на службу, мебеля в дом прикупить, а там, глядишь, и жениться на какой-нибудь бедной дворяночке, не избалованной чтоб. И завести детишек…

Он снова посмотрел на пачку денег, лежащую на столе. Его денег!

А неплохо бы отметить сегодняшнюю удачу. Выпить стаканчик-другой. Последний раз. И с завтрашнего дня – новая жизнь. Без водки, вина и даже пива. Да и зачем пить, когда все будет ладно. Ведь пьют, когда худо, когда в кармане пятиалтынный или четвертачок – ну на что их еще потратить, как не на выпивку? А вот когда в кармане тысяча, то тратить ее на водку – глупо. Очень, очень глупо. И он распорядится этими деньгами, как решил. Завтра и начнет. А сегодня у него – праздник. И он немного выпьет, так, чтобы отметить свою удачу и начало новой жизни. Выпьет последний раз. Ведь у него со вчерашнего осталось где-то.

Где?

На кухне.

Введенский поднялся и прошел на кухню. Нашел почти ополовиненную бутылку водки и принялся пить прямо из горлышка. Он не видел, как в окне «гостиной» промелькнула тень, затем еще одна, а потом показалась голова в картузе со сломанным козырьком. Человек прильнул к окну и, не мигая, смотрел на деньги, лежащие кипой на столе.

Когда бывший референт вернулся в комнату, сел и закурил папиросу, блаженство его не знало границ. Счастливо улыбаясь, он принялся вновь пересчитывать деньги и не слышал, как скрипнула незапертая дверь и простонали половицы в сенях. Он не слышал, как прошли к «гостиной» двое фартовых в смазных сапогах – они вели его от самого Толчка, и, только почувствовав движение в комнате, поднял голову и увидел незваных гостей.

– Кто вы такие? – спросил Введенский, прикрывая руками деньги. – И что вам нужно в моем доме?!

– Вот это, – пошел к столу один из громил, кивнув на деньги.

– Не смейте! – с дрожью в голосе воскликнул бывший референт и стал сгребать деньги в портфель. – Я сейчас полицию позову. Караул! Полиция!

– Не ори, падла, – сквозь зубы процедил громила, наступая на Введенского. – Давай сюда портфель.

– Не отдам, – произнес Введенский и что есть силы закричал. – Помогите, гра-абя-ат!

– Рябой, заткни ему пасть, – крикнул второму громила, пытаясь вырвать из рук Введенского портфель.

Щелкнуло высвобождаемое пружиной лезвие. Рябой подошел вплотную к Введенскому и, глядя прямо в глаза, всадил ему нож в живот по самую рукоять. Не отрывая взора, громила несколько раз провернул нож, наматывая на лезвие кишки, затем вынул его и вытер о рукав жертвы.

– Я же тебе сказал, не ори, – буркнул первый громила и резким движением вырвал портфель. – Все, Рябой, мотаем отсюда.

И опять бывший референт не слышал ни стона половиц, ни скрипа входной двери. Он сидел, навалившись грудью на стол, и в голове его, как кадры синематографа, проносились картины. Вот он, совсем маленький, идет, держась за руку отца. Рука большая и теплая. А вот он в гимназическом мундире в первый раз идет в гимназию, и все мальчишки с завистью смотрят ему вслед. Он гордо вышагивает в своем мундирчике, а за плечами еле слышно поскрипывает кожаными ремешками новый ученический ранец.

А это кто? Боже, это Машенька на балу в Родионовском институте благородных девиц. А молодой статный человек рядом с ней – это он, студент Императорского Казанского университета Введенский. После они целуются в институтском саду.

Как пахнут липы! Он никогда не думал, что деревья могут так пахнуть. А первый поцелуй! Он пахнет весной… Что-то плохо видно. Изображение плывет, все как в тумане. Опять механик, что крутит пленки, заснул или, хуже того, пьян. Сапожник! Изображение все хуже и хуже. Туман густеет. Вот уже совсем ничего не видно.

Ничего…

Петр Щенятов считался в управлении лучшим дознавателем. Вернее, лучшим из лучших. Поэтому, как только образовалось сыскное отделение, околоточного надзирателя второй части Щенятова определили именно туда, присвоив ему чин коллежского секретаря.