Дом, в котором ты живешь - Анастасия Соловьева

Анька молча взяла полотенце и стала вытирать посуду.

— А ведь ты права, — задумчиво отозвалась она через некоторое время. — Старалась-старалась, готовила-готовила, а Лара взяла и испортила все.

— Вот! Ты же не хозяйка в собственной жизни: Лара что хочет, то и творит. Ну что, звонил Мартин?

— Один раз… — начала Анька, но тут на кухню вернулись мужчины.

— Беседуете на интеллектуальные темы? — с иронической улыбкой спросил Макс.

Он уже был в хорошем настроении. Наверное, нашел свою Лару.

Давид внимательно смотрел на меня. Я докурила сигарету, смяла ее в пепельнице. Он присел рядом на диван, продолжая так же смотреть.

— Представляешь, Давид, — прикалывался Макс, — я тут где-то слышал выраженьице «интеллектуальная женская проза». Сильно, а?

— А я даже держал в руках образчик, — неожиданно подыграл ему Дод.

— Ну и как?

— «Любящий человек способен увидеть в вас то, чего вы и сами-то в себе не видите…», и дальше такое же на триста страниц.

Макс довольно рассмеялся.

— Там не было такого! — воспротивилась я.

— Почему ночные страхи или детские комплексы — объект, достойный внимания господ мужчин? — серьезно спросила Анька. — А любовь, самое важное в жизни…

— Точно: основной инстинкт, — перебил Макс.

— Что толку с тобой спорить? — Анька посмотрела на Макса так, будто действительно только сейчас разглядела в нем что-то доселе невиданное. — Давайте пить чай, я наполеон испекла настоящий, с заварным кремом.

— Давайте! — Макс с готовностью забрался на высокую табуретку.

— Хочешь, я буду заботиться о тебе? — спросил Давид еле слышным шепотом, слегка наклонясь ко мне.

— Подумаю, — ответила я серьезно. Давид засмеялся.

На следующий день, несмотря на бурные мамины протесты, я перевезла Илюшку к себе.

Температуру удалось сбить, но он так страшно кашлял, так осунулся за эту неделю. Я уложила сына в детской, сварила клюквенный морс и уселась у кровати с «Бароном Мюнхаузеном».

— Мам, — попросил Илья вдруг, когда я дочитывала первую главу, — расскажи мне про папу.

— Он был высокий, красивый, любил вас… — Неожиданно для себя я заговорила о муже в прошедшем времени.

— Любил? А бабушка сказала: он нас бросил.

Ни за что, ни при каких обстоятельствах дети не должны чувствовать себя брошенными! Что бы ему ответить?.. Я лихорадочно соображала.

— Папа… просто уехал работать за границу, — пролепетала я наконец первое пришедшее в голову объяснение. — Предложили хорошие условия, жалко было отказываться.

— А ты? Почему ты не поехала с ним?

— Нельзя было оставить маму. После смерти отца, твоего дедушки, она так тосковала…

Голос Илюшки постепенно теплеет.

— А расскажи, какой он был вообще.

— Добрый, сильный. — Я не кривлю душой: муж вспоминался мне именно таким. —. В компьютерах хорошо разбирался…

— Так можно сказать о ком угодно. Например, о твоем Давиде.

Я проглатываю «о твоем» и отвечаю как ни в чем не бывало:

— Это была его работа. Он был очень способным, можно сказать, талантливым программистом. Но сам к этому таланту относился не слишком серьезно. Он всегда жалел, что из-за травмы не смог профессионально играть в футбол. Обожал этот спорт.

— Как Олег?

— Да, в этом Олег похож на него. А из еды он больше всего любил яичницу с сыром, и однажды…

Постепенно я увлекаюсь. Прошлое оживает, расцвечивается яркими красками. Илюшка будто улавливает мое настроение:

— И ты совсем не сердишься на него?

— Просто не за что!

— Значит, когда он вернется…

— Мы все будем очень рады, — перебиваю я, не давая ребенку сформулировать роковой для меня вопрос.

Но его не так-то просто сбить.

— А куда денется твой Давид? — искренне недоумевает Илюшка.

Я чувствую себя пойманной за руку и растерянно бормочу:

— Куда? Не денется никуда…

К счастью, в столовой звонит телефон. Мама требует полного отчета: как доехали, какие лекарства давала, чем кормила.

— Из лекарств только мед и питье, — объяснила я.

— Доведешь ребенка до бронхита или пневмонии, — выносит мама вердикт. — Дальше и до туберкулеза рукой подать.

— Мама! Он целую неделю антибиотики пил. Это же вредно!

Но у мамы есть своя точка зрения, и она не спеша со вкусом излагает ее.

Когда я вернулась в комнату, Илья дремал. За обедом мы обсуждали барона Мюнхаузена, потом вспомнили другого персонажа — Тома Сойера, но к теме папы не возвращались.

Болел Илья тяжело и долго. В школу выписали только в декабре, почти через месяц.

Утром в понедельник за ним приехал Георгий Николаевич. Я застегнула на сыне куртку, поправила шапку. Никогда-то Илюшка не отличался особой физической крепостью, а после ангины… одни косточки.

— Илья, я тебя провожу!

Он кивает, сдержанно, по-мужски. выражает благодарность. Как он повзрослел в этой школе!

По дороге я пристаю к сыну с наставлениями: холодную воду не пей, полощи на ночь горло, не забывай звонить. На прогулки — ни в коем случае… Машина остановилась у ворот школы, а я все говорю и говорю.

— Я пойду, мам.

— Пойдем вместе. Я поговорю с Еленой Павловной…

Сын поднимает на меня глаза, полные мольбы.

Внезапно я вижу ситуацию со стороны. Я незаметно уподобилась маме. Раньше все силы уходили на заработок. Зато теперь… бедные дети попали под двойной гнет: мамы и бабушки.

— Ладно, сынок, беги! — Я целую его бледную щечку. — Позвони, когда сможешь.

Спешить мне совершенно некуда, поэтому я отпускаю машину, перехожу Крымский мост и медленно бреду вдоль праздничных витрин Комсомольского проспекта. «С Новым годом», «С Рождеством», «Мерри Крисмас» — зазывают магазины. Зайди и купи подарки к празднику!

На следующий день Ольга встречает меня сияющими глазами:

— Представляешь, мы на Новый год летим в Эмираты!

А вечером Давид спрашивает будто бы между делом:

— Ты готова к рождественским тусовкам?

— В смысле?

— Туалеты, меха, бриллианты?..

— Вот разве что с бриллиантами напряженка…

Я знала эту его манеру делать подарки. Невзначай. Будто его подарок— не роскошная безделушка, а серьезная функциональная вещь. Вроде как это нужно для дела. Чуть ли не для общего.