Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

Вся запыхавшись, бежала девочка по улице. Из окна ее увидел доктор Сидоренко и сам пошел открыть ей дверь.

– Маруся больна, Вы к нам придете, правда придете, – упрашивала его Катя.

Доктор молча надевал шубу и уже готовился с нею идти. Какая-то небывалая грусть была у него на лице, а когда он увидел, как страшно похудела маленькая Маруся, как холодно было в комнате, где плачущая измученная Лиза сидела, держа больного ребенка на руках – слезы навернулись на глазах его. Он внимательно осмотрел ребенка, прописал рецепт, дал деньги Кате, чтобы достать из аптеки лекарство, и сказал Лизе:

– Вам необходимо отдохнуть, иначе Вы сами захвораете. Давно ли заболела Маруся?

– Теперь уже третий день, как она кашлять начала, – отвечала бедная мать. – Эту четвертую ночь не знаю, как проведу, у меня так сильно болит голова, что я с трудом глаза открываю.

– Отдохнуть Вам необходимо, – опять заговорил доктор. – Попросите одну из ваших соседок, попросите посидеть с больным ребенком эту ночь.

– Нет, нет, никому не доверю своего ребенка.

– А мне его доверите? – спросил доктор, взяв Марусю на руки.

– Да ведь Вы не можете всю ночь с нею остаться, – возразила Лиза.

– Отчего же не могу, останусь, да еще Бога благодарю, что он дает мне возможность послужить этой бедной крошке, которая отчасти по моей вине захворала. Господи, прости наши прегрешения! Да где же это Катя, так долго лекарство не приносит; да вот она, кажется, и идет.

Маруся жалобно стонала и металась в жару, доктор отдал ее матери, погрел в руках стклянку с лекарством и бережно, одной рукой поддерживая головку ребенка, влил ей лекарство в рот.

– Поставьте самовар, чтобы теплая вода была у меня под руками, а потом уходите обе наверх и спите; если Марусе что понадобится, или, сохрани Бог, станет хуже, я вас разбужу.

После второго приема лекарства больной ребенок сделался поспокойнее, и Лиза не противилась больше увещаниям доктора и прилегала отдохнуть. Доктор Сидоренко ходил тихими шагами по комнате, укачивая свою маленькую больную, когда в ночной тишине послышались шаги у самых дверей дома. Долго дверь не отворялась. Иван Карпович стоял в недоумении, не понимая, отчего в такой поздний час горит лампа в комнате. Он печально возвращался домой, жалея, что приходится будить жену и сообщить ей неприятную весть, что никакого места не нашлось, и что, проходя мимо квартиры своего бывшего хозяина, он с злобою в сердце упрекнул его в своем несчастии.

И вот, подходя к дому, он в такой поздний час видит огонь в квартире. Что бы это значило?

В это время Лиза проснулась и услыхала шаги мужа и выбежала его встречать.

– Тише, тише, Ваня, Маруся засыпает.

– Маруся, что с нею, – вскрикнул испуганный Иван Карпович, – разве она больна?

– Да, очень была больна, я боялась, что ты ее уже не застанешь, но добрый доктор ей помог; теперь он меня уложил спать, а сам сидит с ребенком.

Обогревшись немного, Иван Карпович подошел к двери комнаты, где лежало его дитя. Маруся спала на кресле, обложенная подушками, а около нее старик доктор стоял на коленях и молился. Тихо подошел к нему Иван Карпович и тоже стал молиться. Они посмотрели друг на друга и оба поняли, как много они были виноваты перед Богом, и как это бедное дитя пострадало от их вражды.

– Простите меня, Гавриил Павлович, – первый заговорил бедный отец, – что от моего упрямства погибли Ваши растения, и я так долго не извинялся перед Вами.

– Прости нам обоим Господь, – сказал со слезами на глазах добрый доктор Сидоренко, – мы оба согрешили, а через наши грехи эта крошка пострадала, лучше бы все растения пропали, а Маруся была бы здорова. Простудилась она бедняжка в нетопленной комнате, а мне хотя бы догадаться, что дров у Вас нет, и детей не пришел проведать. Не по нашим грехам Бог милостив с нами; видите, как теперь Маруся тихо заснула, жар у нее уменьшился, Бог даст, поправится. А ты завтра ко мне приходи, Иван Карпович, место твое не занято.

– Бог даст, больше ссориться не будем.

Утром усталый, но довольный возвращался домой наш добрый доктор Сидоренко. Скоро семейство Ивана Карповича зажило по-прежнему и даже, вернее, лучше прежнего. Маруся сделалась особенной любимицей Гавриила Павловича, который, глядя на нее, говорил: «Это дитя Божие многому меня научило».

Этим рассказом заканчивается собранный нами материал о литературной деятельности княжны М. М. Дондуковой-Корсаковой. Несомненно, однако, материал этот далеко не исчерпан, и дополнить его – составит задачу почитателей памяти усопшей княжны.

10

Такова была жизнь княжны Марии Михайловны Дондуковой-Корсаковой. Как я ни старался всматриваться в психологию этой жизни, как ни старался видеть за внешними ее выражениями то, что их вызывало, я чувствую, что духовный облик усопшей княжны нарисован мною с недостаточной полнотою и не передает той красоты, какая приковывала внимание, мимо которой нельзя было пройти, чтобы не остановиться.

Жизнь княжны Дондуковой говорит нам, что если мы унываем, томимся от безделия и гоним от себя скорби, не желаем с ними встречаться, не замечаем их вокруг себя, значит – мы не христиане. Эта жизнь была жизнью любви к ближнему, разогретой опытным познанием человеческих страданий.

К познанию Христа приводит не усвоение Евангелия, а опыт духовной жизни. Мы все знаем, что значит быть христианином, но не умеем им быть. Но еще мало знать Христа, нужно иметь и влечение к Нему. Такое влечение задерживается часто страхом пред личными страданиями, неизбежными на этом пути. Только страдание личное, единение с Христом на Голгофе низводит на человека благодать Божию, и центром мировой истории, величайшим моментом Искупительной жертвы является не воскресение Христово, а Его смерть на Кресте. Пояснять эту мысль не приходится тем, кто знаком с ролью страданий в личной своей жизни.

Без преувеличения можно сказать, что Мария Михайловна чувствовала раны Христа, чувствовала настолько, что с болью их переживала… Как-то однажды, в беседе со мною Мария Михайловна коснулась вопроса о страданиях Христа… Наши глаза встретились. Я увидел в глазах Марии Михайловны столько горя, столько неподдельной скорби, что невольно содрогнулся при мысли, как она близка к Богу…

Подойдя затем к столу, Мария Михайловна взяла оттуда гипсовый бюст Спасителя в терновом венце и, передавая его мне, сказала: «Возьмите его на память… Посмотрите на выражение лица Спасителя… Там столько непередаваемого страдания… мне больно смотреть на него».

Этот бюст стоит у меня на письменном столе, напоминая мне о страданиях Спасителя и той, которая своими страданиями купила себе