Золотая кровь - Люциус Шепард

В черной комнате с игравшими на стенах отблесками стало тихо. Белые фигуры стенной росписи, казалось, подрагивали в неверном свете. Слышалось лишь потрескивание факелов да тяжелые, скорбные вздохи. Один мужчина заплакал. Влад по-прежнему стоял рядом с Жизелью. Взгляд его метался то влево, то вправо, влажный алый рот был по-дурацки раззявлен, как у шута. Бехайм представил себе, как можно было бы врезаться в их гущу, вырывая сердца, отламывая руки и ноги, раздробляя кости. Но, вспомнив все остальные опасности, грозившие ему, он сумел сдержать себя. Он согнал оставшихся в живых к продольной стене и подошел к Жизели. Когда он с ней заговорил, она открыла глаза, но, его, кажется, не увидела. Он выдернул из стены железный штырь, на котором держались ее кандалы, и подхватил ее. Свободной рукой он взял Влада за грудки и приподнял. Тот пошевелил губами и произнес что-то нечленораздельное, похоже о чем-то умоляя. Он попытался заговорить снова, и на этот раз ему удалось выдавить из себя просьбу о милосердии, как при их первой встрече.

– Милосердие бывает суровым. – Бехайм едва заметно улыбнулся. – Но раз ты настаиваешь, будь по-твоему.

Не отпуская Влада, он положил Жизель на пол, прислонив ее к стене, подальше от остальных. Она была без сознания, дышала с трудом, пульс был неровный. Он отвернулся от нее, и несколько человек опустились на колени, моля его о пощаде. Ему ничего не стоило не обращать на них внимания, но он больше не чувствовал радости от вида валяющихся трупов, его теперь что-то грызло изнутри. Но ему не в чем винить себя. В конце концов, это они надругались над Жизелью и собирались убить его. Он лишь спасал ее и себя.

– Вот этот, – Бехайм тряхнул Влада, и тот взвизгнул, – вот этот пытался уничтожить меня солнцем. Но ему это не удалось. Еще кто-нибудь хочет потягаться со мной?

Все молчали.

– Правильно, – сказал он. – Ибо вы ничего не добьетесь. Из нашего рода я первый, кто не боится ни огня, ни света.

– Не первый, мой господин, – подала голос молодая женщина, стоявшая ближе всех к нему справа.

Симпатичная, подумал он. По-деревенски хорошенькая, лицо доброе, кожа чистая, соломенные волосы. В уголке рта вкраплением черного дерева красовалась родинка. В ней, несмотря на куда более пышные формы и грубоватое лицо, обнаруживалось поразительное сходство с Золотистой. Ему было неприятно, что она старается подольститься, но он не мог не восхититься ее находчивостью и храбростью. Он велел ей выйти вперед, она повиновалась и остановилась совсем рядом с ним. Он спросил, что же она видела.

– Ничего, господин. Сама-то я ничего не видела. Но, говорят, кое-кто вчера выходил из замка, солнце еще высоко стояло. И это был не слуга… Ну, так мне сказали. Из Семьи кто-то.

– Откуда ты знаешь?

– Что он из Семьи? Ну уж в этом-то никто из нас не ошибется.

Девушка смотрела на него блестящими, почти неестественно-голубыми глазами. Он почуял необыкновенно сложный аромат ее крови, тоже напомнивший ему Золотистую. В нем проснулся голод. И сильное мужское желание. Он вспомнил, что ее не было среди тех, кто приделал себе железные клыки. Свидетельство в ее пользу. Пока Жизель окончательно не поправится, ему понадобится служанка, и, может быть, эта девушка, сильная духом, непосредственная – как раз то, что нужно.

– Как зовут тебя, дитя мое? – спросил он.

– Паулина.

– Кто тебе это рассказал, Паулина?

Она показала на труп долговязого:

– Он, мой господин. И еще один человек, его тут нет.

– А больше они тебе ничего не поведали?

– Только то, что тот мужчина был очень высокий. И что на нем была шляпа с широкими полями и очки с темными стеклами. Ему тело было нужно.

– Тело?

– Да, господин. Давеча утром с верхних этажей замка выпала старушка.

Утром, отметил про себя Бехайм. Если бы это слово употребил кто-нибудь из Семьи, оно могло означать любое время после полуночи. Но в устах смертной – не относится ли оно только к светлому времени суток до полудня?

– После восхода солнца, – произнес он вслух. – Она свалилась после восхода солнца?

– Да, господин.

– А еще этого мужчину кто-нибудь видел?

Все в один голос отрицательно забубнили.

– Мой господин, – заговорил Влад. – Только позвольте мне, и я направлю своих людей по всему замку и опрошу…

Бехайм переместил руку Владу на горло, стиснул его, и тот замолчал, задыхаясь.

Очки с темными стеклами. Широкополая шляпа. Значит, кто бы это ни был, ему не впервой разгуливать при дневном свете, он знает, как защититься. Может быть, это Фелипе искал тело служанки Золотистой, беспокоясь, как бы на нем не осталось каких-нибудь улик, которые могли его выдать. Нет, вряд ли. Если бы Фелипе убил Золотистую, он бы этим похвастался, когда издевался над Бехаймом. Молчать, хранить тайну, отказать себе в возможности позлорадствовать – это совсем не в его духе. Нет, это был не Фелипе.

К тому же Фелипе никак нельзя было назвать высоким.

А вот Александра, вся сплетенная из секретов, – высокая, и она способна на такой тонкий обман.

Что именно двигало ею, все еще оставалось для него загадкой, но, учитывая честолюбие, которое приписывала ей молва, ее знакомство с Фелипе и Долорес и те страсти, которые разгорелись вокруг предполагаемого переезда Семьи на Восток, можно было найти множество мотивов. В свете того, что он теперь знал, вмешательство Александры в его расследование и в его жизнь выглядело весьма вероятным – не важно, сыграл тут или нет свою роль союз с Агенором.

Могла ли она убить Золотистую?

Было бы глупо в этом сомневаться, решил Бехайм. В конце концов, кто в Семье не способен на злодейство? Правда, он успел, пусть совсем немного, узнать Александру, и ему трудно было представить себе, что она склонна к такой жестокости, о которой свидетельствовало изуродованное тело Золотистой. Но разве логика тут что-нибудь значит? Он имеет дело с душевнобольными, чьей природой руководят потребность в ничем не сдерживаемом зверстве и безудержная духовная порочность. Даже самые здравомыслящие из них заражены безумием, и хотя ничего нельзя было сказать наверняка, он был уже почти убежден в том, что Александра – та, кого он ищет. Ведь она дала ему понять, что участвует в этом деле исключительно в корыстных целях. Он вспомнил, как она предсказывала ему, что Семья будет использовать его как пешку – и эти ее слова граничили с саморазоблачением. Да, на короткое время он с ней сблизился – но кто знает, что все это значило? Может быть, там и была доля настоящего чувства, но по большому счету это было всего лишь частью игры, в которой, возможно, и ему захотелось принять участие. То, что он позволил себе поддаться страсти к ней в то время, когда на карту поставлено все, могло свидетельствовать о его собственном безумии, выплеске бессознательного желания поиграть со смертью. Нужно немедля проверить это предположение, решил он. Если о гибели Фелипе и Долорес еще не стало известно – какова вероятность этого, остается только догадываться, – он еще может попробовать найти убедительные доказательства. Если его догадка подтвердится, у него остается надежда на спасение. Если нет – плачевные последствия не заставят себя ждать.